Мёд для убожества. Бехровия. Том 1
Шрифт:
Он наглеет вконец и постукивает сапогом миску.
– Еще раз лапти к моей жратве поднесешь, и я тебя схаваю, – я многозначительно провожу пальцем по своему лицу. От пробора в смолистых волосах, через нос и до самой бороды. По заросшей линии, где еще недавно белели зубы Нечистого.
– Ой-ой, – закатывает глаза Лих, нехотя отодвигаясь. Парень не знает, что Нечистый надолго ушел в спячку, – неделю в ведро срал, а тут нате, княжна какая!
Я молча сажусь перед миской. Вчерашние миксины неаппетитно ломаются на языке,
– Ты хавай быренько, – подгоняет Лих, – времени в обрез.
– А куда нам спешить? – с набитым ртом спрашиваю я.
– На дело, куда еще! – фыркает Лих. – Все уже разошлись с первыми петухами. А меня запрягли с тобой няньчиться…
Парень и правда уже собрался «на дело». Облегающие темно-синие бриджи, такого же цвета блуза и сверху – лазурный жакет, украшенный новомодным серебристым узором, что называли «аргальским огурцом». По имени Аргалии, города-порта, чьи торговые армады бороздят Спорное море. Вообще, в каждом порте Хаззской лиги: от Эстура до, собственно, Хаззы, – постоянно изобретают свои «огурцы». И каждый год рынки всего Запада ломятся от новых выдумок приморского бомонда.
– А чего ж ты меня не разбудил, если так от скуки изнываешь? – щурюсь я.
– Ну, э-э-э, – мямлит Лих. В полумраке кирхи кожа его лица кажется неровной от густой россыпи веснушек. – Я как бы беспокоить не хотел…
– Или просто дрых здесь, натирая дыры на портках.
– Ничего не дрых! И нет там никаких дыр, – надувает губы Лих, мигом сев на стуле ровно. – Откуда дыркам взяться, когда одежда только-только куплена?
– А с каким расчетом покупал? – ухмыляюсь я. – Что карманники будут разбегаться, вот-вот завидев твой благородный голубой оттенок?
– Доел, я смотрю?! – Лих вскакивает со стула, и выражение его по-девчачьи ладной мордашки сменяется на уже знакомое мне. Въедливое и злое, как у его стервосестры. – Тогда вставай и идем, дядя.
– Эх, малый, разве не учили тебя, как важен первый прием пищи? – посмеиваюсь я, отодвигая прочь тарелку с ободком из застывшего жира.
– А тебя разве не учили, что карманники – не забота доблестных цеховиков? – передразнивает Лих.
– А что же тогда забота? Девки и вино, наверное?
– Ну да… Ну, то есть нет, не главная забота, – парень снова становится самим собой, замешкавшись и расслабив мышцы лица. – Наша забота – это твари всякие, само собой. Типа… Нечисть там, одержимые… Ой, короче, покажу тебе всё сегодня!
– А оружие мне полагается? Цепь какая-нибудь, например? Например, моя? – я поднимаю бровь, с опаской отхлебывая мутно-коричневое нечто из стакана. На поверку это просто-напросто травяной отвар. Подслащенный медом, он не утратил горечи, но дарит сносное шалфейное послевкусие.
– Таби… Ну, мастер Табита то есть, не велела, – пожимает плечами Лих. – Говорит, ты на волоске висишь, и «испытательный срок расставит всё по местам, ага». Да и черт его знает, где твоя цепочка…
– Бред какой-то, – я со стуком опускаю стакан на стол. – Мне что, залож… одержимых поцелуем разлучать? – даже
– Да не трусь ты, Бруг, – Лих самодовольно задирает острый подбородок, и по лбу его рассыпаются кудри цвета ячменного пива. – Как положено, любому новобранцу дают цеховика-наставника. А у тебя их целых два! Первый, это я, если ты не понял…
– А второй? – хмыкаю я, уже предвкушая незабываемое наставничество.
– Великолепный Сираль, конечно! – торжественно заявляет Лих и, нагнувшись к спинке стула, вдруг резко выпрямляется – как тетива болтомета после выстрела.
Металлически чиркает, и в вытянутой руке «цеховика-наставника» возникает длинная шпага. Та самая, что гнала мою Шенну в Прибехровье. Чертова шпага… Однако выполнена неплохо. Пусть клинок ее с нехарактерным желобком и много шире, чем у шпаг дуэльных, но отполированная до блеска чашка, защищающая кисть руки, выглядит статусно. Она не из золота и даже не позолочена, да уж больно хитро и тонко сплетены ее дужки.
– Ну, как он тебе? – с плохо скрываемым возбуждением интересуется Лих.
– Нормальный, – с видом ценителя киваю я.
– Просто нормальный?! – Лих возмущенно разрубает над столом невидимую нечисть.
– Хороший.
– Потрясающий! – возмущенно протыкает воздух Лих. – Ты должен сказать, дядя, что это лучший клинок отсюда и до самой Льдечии!
– Да-да, лучший, – соглашаюсь я, а сам прикидываю, за сколько злотых можно заложить эту игрушку в ломбарде. – А чего Сираль-то?
– А, так его ворожей-кузнец назвал. Ну, он-то сам из Хаззы. И говорил, типа, это по-местному… Какая-то самая хищная и свирепая морская птица, вот.
– Чайка, что ли? – усмехаюсь я.
– Сам ты чайка! – Лих возвращает шпагу в ножны. С нажимом так, словно в наказание прячет «лучший клинок» от моих недостойных глаз. – Чайками крылатых крыс зовут, я это точно слышал. А то птица! Хищная, морская!
– Ладно, – вздыхаю я. – Раз хищная и морская, то безоружный Бруг спокоен за свою безопасность.
– Вот и сразу бы так, – вновь задирает подбородок Лих, подхватывая со стула мятый плащ винного цвета. – А теперь пошли уже. Не то ошейник твой…
Я сглатываю, вспомнив про счетчик, на который поставлена моя жизнь. Стальная удавка сразу как-то ощутимее стягивает мне горло, и я спешно поднимаюсь на ноги.
– И правда… – шнурую куртку до середины, и та согласно скрипит. – Пора бы Бругу размяться…
– Тогда за мной, новобранец!
…а когда Бруг разомнется, вы завизжите от восторга перед его мощью. Но от восторга – только вначале.
Я впервые увидел город при свете дня. Впрочем, Прибехровье так и осталось серым, безрадостным муравейником работяг. Запыленными легкими угольщика, что кашляли трубным чадом и отработанной сажей. Солнце, взобравшееся по склонам гор, не делало этот утлый райончик краше. Наоборот.