Медленное пламя
Шрифт:
— Аделина, я звал тебя по имени с того момента, как ты вышла от Мэйси.
Ой.
Я оглянулась на магазин «Мэйси», который находился в полутора кварталах отсюда, а еще в полутора кварталах от него стояла «Автомастерская Гэмбла».
Я снова посмотрела на Тоби.
— Я тебя не слышала.
— Чушь собачья, — пробормотал он, сердито глядя на меня.
Прошу прощения?
— Я не слышала тебя, Тоби.
— Ты злишься на меня, — заявил он.
— Нет, не злюсь.
— И я кричу твое имя полдюжины раз, гонюсь за тобой по улице,
— Да, как я уже сказала: я тебя не слышала.
— Ты взбесилась, когда мы тем вечером завершили разговор.
— Все это в прошлом.
— И ты бесилась в своих сообщениях после того, как мы тем вечером завершили разговор, — напомнил он.
Честно говоря, тогда я взбесилась, а сейчас взбесилась еще сильнее из-за его поведения.
Вот только «беситься» — неподходящее слово.
— Я не большая поклонница слова «беситься», — поделилась я.
— Прости, детка, — с сарказмом сказал он. — Разозлилась. Остервенела. Распалилась. Пришла в ярость.
— Я не распалилась, Тоби. И я никогда в жизни не приходила в ярость.
— Ты сейчас в ярости, Леденец, — заметил он.
— Хорошо, возможно, так и есть. И это потому, что ты продолжаешь говорить мне, что я злюсь, хотя на самом деле это не так. Мне просто нужно вернуться к работе, и у меня куча мыслей в голове.
— Готов поспорить, что у тебя в голове куча мыслей, — пробормотал он.
— Что это должно означать?
Не колеблясь, он выпалил:
— Аделина, ты в сложной ситуации, и ты — девочка Форрестер, а значит, слишком гордая, чтобы просить о помощи и выбраться из этой ситуации.
Прошу прощения?
Что заползло ему в задницу?
— Что ты знаешь о девочках Форрестер? — огрызнулась я.
— Мой брат женится на одной из них.
— Да, и ты познакомился с ней семь месяцев назад, и с ней живет и спит он, а не ты. Так что, Джонни ее знает, а ты нет.
— И я стою здесь лицом к лицу с другой гордячкой, которая слишком чертовски тщеславна, чтобы попросить о помощи, когда она ей нужна.
Эм…
ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ?
Что за хрень заползла ему в задницу?
Я приблизилась к нему и встала на цыпочки, чтобы оказаться лицом к лицу.
— И со мной ты знаком семь месяцев, и могу тебя заверить, Тобиас Гэмбл, ты не знаешь меня настолько, чтобы называть тщеславной. Позволь тебя поправить: последнее, кем я являюсь на этой земле, — это тщеславной.
Он стоял со мной лицом к лицу, опустив свой бородатый подбородок, так он мог смотреть мне в глаза, бросая вызов, что меня раздражало (еще
— Значит, если бы из того, что я узнал в среду вечером, и ни на секунду не поверил, что у тебя все хорошо, и это всего лишь обычные проблемы матери-одиночки, и рассказал бы о них Марго, и она настояла бы присмотреть за Бруклином, ты не рассердилась бы на меня?
— Конечно, рассердилась бы, — прошипела я. — Это совершенно ненормально.
— А совершенно ненормально, если бы я поделился с твоей сестрой твоими проблемами, и она позаботилась бы о тебе, позволив бесплатно жить у нее дома, или что там Из сделала бы, и мы оба знаем, что Из что-нибудь предприняла бы, чтобы позаботиться о тебе?
Моя старшая сестра достаточно заботилась обо мне.
Точнее, всю жизнь.
Так что вычеркните это из моего списка вариантов, с помощью которых я могла бы выбраться из своей тупиковой ситуации. Я ни хрена не буду просить Иззи помочь мне.
— Да, это тоже было бы совершенно ненормально, — рявкнула я. — Но, чтобы внести ясность, так ты перешел бы черту.
— И что? Как ты собираешься это пережить? Есть кошачьи консервы и влезть в долги, просрочить оплату счетов, оставлять Брукса в садике, которым пользуются люди, работающие в городе, потому что они зарабатывают там большие деньги и взамен ожидают должного присмотра за своими детьми?
— Да. — Мой голос повышался.
— И ты бы пошла на такую глупость, даже если у тебя есть люди, которые рады позаботиться о тебе?
— Это то, что делают матери, — парировала я.
— Это то, что делаешь ты.
— Ты не знаешь, что значит быть матерью, Тоби. А я знаю, и я знаю, как поступила бы моя мама, и она поступила бы именно так.
Теперь мой голос резко повысился.
— Да. Знаю. Слышал. Но у Дафны не было выбора. У нее не было никого, к кому она могла бы обратиться за помощью, чтобы за ней и ее девочками присмотрели. Я не знал эту женщину. Никогда не имел чести. Только слышал истории. Но считаю, что она бы без промедления согласилась, протяни ей кто-нибудь руку помощи, чтобы помочь прокормить ее детей. Но ты не такая. Ты используешь свою маму и ее трудности как щит, чтобы противостоять миру в одиночку и не давать своему ребенку лучшего, чем только твой присмотр.
Он словно дал мне пощечину.
И я отшатнулась от него, будто так и было.
Но он снова бросился в бой, лишив того минимального расстояния, которое мне удалось установить, и спросил:
— Насколько глубоко ты увязла?
— Не твое дело.
— Насколько глубоко ты увязла, Аделина? — надавил он.
Я поднялась на цыпочки и крикнула ему в лицо:
— Не твое дело!
— Если бы я тебя трахал, это было бы мое дело, — прорычал он.
Я ошарашено моргнула и снова опустилась на пятки.