Медные пятаки правды
Шрифт:
Закончив куплет, Телегин замолк, дальнейших слов он не знал, а песню никто не подхватил и не продолжил. Капитан скомандовал: «Бего-ом марш!». Взвод пробежал метров десять и без команды перешел на шаг. Строй смешался, шаг сбился, но капитана это не смутило и он снова подал команду запевать. И снова Телегин заорал «Дальневосточную», и его по-прежнему никто не поддержал.
– Отставить! – гаркнул капитан. – Я вам устрою веселую жизнь! Я займусь с вами строевой подготовочкой, – пригрозил капитан
Угрозы своей капитан Филутин не выполнил. Видимо, кто-то из начальства ему объяснил, что стройбат – это не строевая часть. Вот уж усердие не по разуму. На что капитан Тарасов до мозга костей строевой офицер, а и тот примирился с отсутствием надлежащей строевой выправки у солдат своей роты. Кстати, я думал о том, что капитану Тарасову по его личным качествам и истинно военному профессионалу следовало бы не ротой в стройбате командовать, а занять, по меньшей мере, должность заместителя начальника по строевой части какого-нибудь престижного офицерского училища. Но, по-видимому, армейские бюрократы, распоряжающиеся штатными назначениями, посчитали, что одноглазому офицеру достаточно и стройбата. Пусть, мол, и за это благодарит.
А капитан Филутин нашел все-таки способ, как напакостить личному составу стройбата: он ввел в распорядок дня утренний развод. Перед выходом на работу все четыре взвода первой роты и два-три человека из хозвзвода выстраивались перед штабным бараком. Поселившийся на жительство в штабном бараке, капитан Филутин на каждом разводе присутствовал лично и ему докладывали командиры взводов о наличии солдат во взводе и о готовности приступить к выполнению производственного задания. Потом Филутину это надоело и разводом стали руководить дежурные по части.
Комбат не считал необходимой эту возню с разводом, но ему, человеку доброжелательному и порядочному, просто не хотелось конфликтовать с агрессивным начальником штаба.
Я – командир хозяйственного взвода
Меня вызвал заместитель командира батальона по политической части капитан Рысаков и поручил мне вести учет прибывающих в батальон комсомольцев.
– В батальоне четыре роты. Ваша первая рота располагается здесь в Академии, вторая рота – в Военном институте иностранных языков, третья размещается повзводно в разных местах Москвы, а четвертая прикомандирована к химическому комбинату в Воскресенске для проведения строительных и ремонтных работ. Вам следует побывать во всех этих подразделениях и взять на учет всех комсомольцев. То же самое надо будет делать и среди вновь прибывающих солдат. Будем организовывать комсомольскую организацию нашей части. Свой взвод вам придется сдать другому командиру. А вы примете хозяйственный взвод. В армии не принято спрашивать согласия на выполнение приказа, но я спрашиваю вас, все ли вы поняли, что от вас требуется и согласны ли вы с моим предложением?
– Я вас понял и готов приступить к выполнению вашего приказания, – ответил я, глядя в бледное с мелкими чертами лицо капитана.
Капитан поморщился.
– Да не приказание. Надо, чтобы вы сознательно отнеслись к этому делу, – сказал он и в голосе его прозвучало что-то доброжелательное и человечное.
– Я постараюсь, – заверил я замполита.
Палаточный лагерь просуществовал немногим более полутора месяцев. Вышло решение: разместить всю первую роту в тех помещениях, где солдаты спали на голых досках в первую ночь прибытия в Москву. Это были большие и светлые комнаты, коридор тоже был широкий с высокими светлыми окнам. Спальные места впервые за время моей службы были устроены не на нарах, а на двухъярусных железных кроватях. Жить, что и говорить, в нормальных помещениях лучше, чем в землянках или в палатках. Правда, тесно. В каждой комнате размещалось по сорок с лишним человек. Двухъярусное кроватное железо занимало все помещение от стены до стены и от окна до дверей с очень узкими проходами. По нормам размещения заключенных, отбывающих наказание, полагается на одного арестанта четыре квадратных метра жилой площади – на стройбатовского же солдата приходилось меньше одного квадратного метра в тесной казарме. Зато какой вид из окон! Яуза, ее набережные, Лефортовский мост, ЦАГИ, улица Радио. С высоты третьего этажа виден Московский простор. Дом, в который поселили первую роту, был старинный, добротный и стоял на высоком берегу Яузы.
Свой взвод я сдал старшему сержанту Федору Исаченко. Он позже меня прибыл в роту и был в моем взводе командиром отделения. Конечно, он был более достоин командной должности, чем я Он был на два года старше, имел боевые награды: орден Славы третьей степени и орден Отечественной войны второй степени. Были у него еще какие-то медали.
За время, что я командовал взводом, у меня
Я был согласен с прорабом и тешил себя надеждой на то, что может быть пойдет солдатам на пользу их недобровольная работная служба в стройбате. Хотелось бы так думать. Сколько всем еще служить, никто не знает. У меня шел третий год службы, у солдат-литовцев немного поменьше, их брали в армию, когда освобождали Прибалтику.
Федя Исаченко мировой парень. Я остался на жительство на своем старом месте на территории теперь уже не моего взвода. Хозяйственный взвод в батальоне пребывал еще в начальной стадии своего существования, и мне пришлось формировать это, с позволения сказать, подразделение. Взвод получился немногочисленным: он включил в свой состав портных, сапожников, работников пищеблока, писарей, шоферов, – всего шестнадцать душ. Это были самые недисциплинированные и амбициозные товарищи. Я со всеми познакомился, сообщил им, что они теперь являются личным составом хозяйственного взвода и что я их командир. Я честно сказал им, что совершенно не знаю, как ими командовать.
– Работайте, как и работали прежде, – заявил им я. – И помните, что за ваши хорошие дела и успехи начальство будет хвалить вас, а за всяческие безобразия и нарушения порядка, которые вы обязательно будете учинять, начальство будет спрашивать с меня.
Следует сказать, что хозяйственный взвод особых хлопот мне не доставлял.
Что же касается задания замполита о постановке на учет комсомольцев, то это дело оказалось довольно хлопотливым. Мне выдали документ на право свободного пребывания за пределами воинской части без увольнительной записки. С этой бумагой я мог ходить и ездить по Москве в любое время и в любом направлении. За несколько дней я объехал все подразделения стройбата. В результате мне, как никому из батальонного начальства, удалось получить истинное представление о положении дел в отдельно расположенных взводах и ротах батальона. Дисциплина почти везде была на самом низком уровне, порядок внутренней службы нигде не соблюдался, порой приходилось искать дневального или дежурного, порой никто не мог ответить, где находится командир взвода. Встретиться с личным составом можно было только в местах, отведенных для приема пищи, где я и мог записать фамилии комсомольцев.
За время скитания по запасным полкам и пересыльным пунктам после расформирования воинских частей солдаты отвыкли от нормальной воинской службы. В стройбате отдаленность расположения подразделений от штабного начальства батальона и попустительство собственных командиров – а это все те же сержанты – приводило не только к нарушениям служебного порядка, но и к низкому уровню выхода на работу. Я все это видел, но докладывать об этом своему начальству не стал.
«Не мое это дело, – решил я и подумал. – Вот бы товарищу капитану Филутину не сидеть бы в штабе, а проехаться по подразделениям своей части и навести там порядок, или устроить, хотя бы, занятия по строевой подготовке. Поглядел бы я, что у него из этого вышло бы».
Через некоторое время меня назначили комсоргом батальона. Комсоргов не назначают, а выбирают, но меня пока назначили. Хозвзвод остался за мной.
В одной из своих поездок по Москве я увидел на Бауманской станции метро дочь персидского шаха. Эскалатор, на котором я спускался вниз, вдруг остановился со всем народом. Мне с моего места хорошо был виден вестибюль. Стройная брюнетка во всем белом, совсем не похожая на женщин из «Тысячи и одной ночи», в сопровождении многочисленной свиты осматривала Метрополитен. Обычная европейская девушка. Охрана, журналисты, фотографы, милиция… Два поезда в разные стороны проехали, не останавливаясь. «Ну и что, что Иранская принцесса, – плебейски подумал я, – чем она отличается от других женщин и девушек? Только тем, что она дочь своего отца?».