Медовый месяц
Шрифт:
— Не тебе первой пришла в голову эта идея, — усмехнулся Паша. — Несколько лет назад богатенькие и влиятельные буратино хотели построить здесь коттеджи. Видимо, они тоже мечтали кормить зайцев и медведей. Но у них ничего не получилось. Это место считается заповедной зоной.
— А эти богатенькие, наверное, здорово злились, что им не дали строиться?
— Не то слово! Шла целая война. Мэр города был против. Мой отец его поддерживал. В их адрес даже поступали угрозы, мол, если они не уступят, то случится несчастье с ними и с их семьями.
— Ужас! — я вылупила глаза. — Страшно было, наверное?
— Неприятно было, но страшно — нет, — Пашка пожал плечами. — Я тогда учился в школе, и меня встречали и провожали два телохранителя.
— И что? Вы уехали?
— Мама отказалась наотрез. А меня все-таки отправили, хотя я тоже сопротивлялся. Я три месяца жил у тети, пока все утряслось. Мэр свою дочку тоже куда-то отправил.
— Да, опасная работа у твоего отца, — констатировала я. — Он не боится?
— Если даже и боится, то никогда этого не показывает. А вообще мне иногда кажется, что он ничего не боится, наверное, у него отсутствует чувство страха.
— Так не бывает, — не слишком уверенно возразила я. — Каждый человек чего-нибудь боится.
Снова страх, похоже, эта тема последнее время преследует меня!
— Ну, если даже и боится, то об этом никто не узнает. Ему ведь не один раз угрожали. Были и раньше и звонки, и угрозы, и предупреждения. Когда он занимался делом, в котором были замешаны разные влиятельные личности, или сажал тех, кто считался неприкосновенным, то определенные силы мечтали его убрать. Однажды я узнал о том, что на отца готовилось покушение, из газет, когда все уже было позади и тех, кто собирался его убить, благополучно задержали. Я был в шоке. Мне вообще старались ничего не говорить. Я даже обижался, мол, ребенком меня считают. На что отец мне однажды объяснил, что дело не в этом, а в том, что о своей работе он не может рассказывать членам своей семьи и друзьям, не потому, что не доверяет им или считает их трусами, а просто так положено. Иначе его работа не будет иметь смысла и не принесет пользы. И если я пойду по его стопам, то пойму его.
— Но ты не пошел по его стопам, хотя собирался поступать на юридический, ты мне как-то говорил, — припомнила я. — Отчего же передумал?
— Не знаю. Увлекся физикой. Я же тебе рассказывал. В юности планы относительно будущей профессии часто меняются. Пошли дойдем до церкви, если ты не устала.
Мне показалось, что он не очень охотно говорит на эту тему. Возможно, его отец настаивал, чтобы он поступал на юридический и продолжил династию? Хотя я вспомнила слова Александра Владимировича, касающиеся сына: «Я никогда его не заставлял». Ладно, обсудим этот вопрос потом. А сейчас мне хотелось только любоваться природой, дышать удивительным воздухом и ни о чем не думать. Я ответила, что нисколько не устала и с удовольствием прогуляюсь до церкви, о которой я уже слышала от Людмилы. Она говорила, что эту церковь недавно отреставрировали, кстати, по инициативе прокурора. И она находится на высоком холме, откуда открывается прекрасный вид. Стоило посмотреть. Мы поднимались, взявшись за руки, молчали, так как говорить ни о чем не хотелось. Нам и так было хорошо. И слова только мешали бы. Недаром Экзюпери сказал: «Друг — это человек, с которым ты можешь просто молчать». Наконец мы добрались до вершины. Церковь, к сожалению, в этот день была закрыта, и войти внутрь нам не удалось. Но и внешне она выглядела очень красиво. Золотые луковки куполов блестели в лучах заходящего солнца. Церковь была небольшой и на расстоянии казалась совсем игрушечной. У меня вдруг промелькнула, может быть, немного богохульная мысль: вот было бы здорово поселиться здесь! Святые стены охраняли бы от всех бед и болезней. Вот только как быть с медведями и зайцами? Насколько я знаю, только кошкам разрешается входить в церковь. Ну ничего, мы будем встречаться с другими зверушками за стенами храма. Я засмеялась своей неуемной фантазии.
—
Я рассказала ему о своей идее, и она ему понравилась. Мы дружно принялись обсуждать меню наших будущих четвероногих друзей. Мы всерьез увлеклись этой темой и даже поспорили, какой мед больше любит медведь — жидкий или густой, и какие орешки предпочитает белка. Потом вдруг сообразив, какими глупостями мы занимаемся, мы одновременно посмотрели друг на друга и принялись хохотать. Не знаю, что на нас нашло, возможно, это было что-то нервное, но мы заливались смехом, не в силах остановиться, наверное, минут пять.
— Эй, ребятки, что это с вами, бесы, что ли, выходят в святом месте?
Мы разом перестали хохотать и дружно вздрогнули. Чей это голос? И откуда? Звонкий такой девичий голосок. Мы принялись оглядываться по сторонам.
— Да здесь я, здесь! — послышался смех, напоминающий переливы серебряного колокольчика, и мы увидели очаровательную черноволосую девушку в розовом платье. — Что, смешинка улетела? — поинтересовалась она и подошла к нам. В ее черных глазах плясали озорные чертики.
— Элька, это ты? Откуда ты взялась? — вдруг радостно и несколько удивленно воскликнул Пашка и расплылся в такой искренней улыбке, что во мне шевельнулась ревность. Кто эта красотка, так внезапно появившаяся здесь?
Она рассмеялась, показывая ровные белые зубы.
— От верблюда. Я зашла с другой стороны холма и уже давно наблюдаю, как вы здесь умираете от смеха. Что вас так рассмешило, можно узнать?
Но вскоре мне все стало ясно. Черноглазая фея оказалась дочкой мэра, о которой я уже слышала от Пашки. Он говорил, что строгий и властный мэр обожает свою дочурку и буквально тает перед ней, — хотя она была довольно капризным и избалованным ребенком, на вид казалась очень милой и славной. Ничего себе ребенок, это уже взрослая девушка, правда еще совсем молоденькая, ей лет шестнадцать, не больше! Я почему-то представляла ее одиннадцатилетней девочкой или даже меньше, а тут…
Признаюсь, мне не очень понравилось такое положение вещей, она была слишком хороша собой для подруги детства и слишком оба обрадовались этой неожиданной встрече. И потом, несмотря на юный возраст, девушка была отнюдь не невинной малышкой, судя по кокетливым взглядам, которые она бросала на Пашу, и оценивающим — на меня. И к тому же весьма шустрой, за словом в карман она не лезла и держалась весьма уверенно. Настроение у меня сразу испортилось, даже летний пейзаж как-то сразу поблек. Но я соблюдала хорошую мину при плохой игре, улыбалась и поддерживала разговор. Впрочем, на меня они обратили внимание только после того, как вдоволь наохались и наахались, удивляясь неожиданной встрече, и обсудили традиционные в таких случаях темы.
— Познакомьтесь, девочки, — наконец сообразив, представил нас друг другу Пашка. — Это Эльвира, моя… — он чуть замялся, — хорошая знакомая.
Я тебе покажу знакомую, ловелас несчастный!
— А это моя жена — Мария.
— Машка, значит, — проявила сообразительность дочка мэра. — У меня кошка была Машка, сбежала полгода назад, зараза.
Хотя кошек я и любила, но такое сравнение меня несколько покоробило.
— А у моей подруги крыса жила ручная, ее тоже звали Эльвира, она потом наелась какой-то отравы и сдохла, — я произнесла эту фразу и тут же осеклась. Не переборщила ли я?
Пашка даже открыл рот и побледнел, видимо приготовившись к бабскому поединку. Секунд пятнадцать, наверное, мы молча смотрели друг на друга, словно соревнуясь взглядами, кто — кого.
Вдруг она широко улыбнулась и протянула мне руку:
— Один — один. А ты молодец, за словом в карман не полезешь. Давай дружить.
Я пожала ее теплую ладошку. Немного странная девочка, но в целом она начинала мне даже нравиться. Она была искренней и настоящей.
— Слышь, Паш, одобряю твой выбор. Я боялась, что ты какую-нибудь лахудру пустоголовую выберешь и она тебе на шею сядет, — сказала она.