Медсестра для бывшего. Ты меня (не) вспомнишь

Варшевская Анна

Повисает неловкая пауза.

– Как ты себя чувствуешь? – наконец спрашиваю её.

– Спасибо, сынок, всё неплохо, – отвечает дрожащим голосом.

– Я ненадолго, мне нужно взять документы, – разворачиваюсь, чтобы идти наверх, но тут мама спрашивает:

– Как… Надя?

– Я не знаю, – говорю не оборачиваясь.

– Но как же… – теряется мать. – Я думала…

– Я не видел её с того дня, – выхожу, не желая слушать, что ещё она может сказать.

Поднимаюсь наверх, в кабинет. Лезу в ящики стола, достаю оставшиеся ампулы и всё

остальное, нахожу назначение, о котором мне говорил Дан.

Оглядываю комнату. Мне всегда здесь нравилось, раздражало только, что мать может ворваться в любой момент. И как отец с ней столько лет прожил и с ума не сошёл?

Вздыхаю, прохожусь по периметру помещения, рассеянно открывая и закрывая все ящики и дверцы, чтобы убедиться, что ничего не забыл. Последним распахиваю дверь шкафа. И замираю.

Внутри висит китель. Узнаю недавно полученную форму, но… протягиваю руку, провожу пальцами по тщательно и аккуратно пришитым погонам. Подхожу ближе.

– И что, их так и выдают отдельно?

Дина сидит у меня на коленях, прижавшись к груди, я обнимаю её за спину, упираюсь подбородком в макушку.

– Да, так и выдают. Курсанты пришивают погоны сами, а дальше… ну, кому как. Кому-то мать, тем, у кого есть жена – она пришивает. Это как-то, знаешь, повод для гордости, – улыбаюсь, потому что внутри греет приятная уверенность – следующие погоны на мою форму будут пришиты Диниными руками.

– Конечно, – она отстраняется, смотрит своими сияющими глазами, и у меня перехватывает дыхание. – Это же особая честь для жены военного.

– Правильно, птичка, – тянусь к её губам.

Я отшатываюсь от шкафа. В ушах отдаётся стук сердца, слышу собственное надсадное дыхание. Падаю на диван, стоящий рядом, опираюсь локтями на колени, головой на ладони. Сила собственных эмоций захлёстывает.

Не знаю, сколько я сижу так, приходя в себя. Наконец, поднимаюсь. Осторожно достаю из шкафа форму, складываю. Здесь я её не оставлю. Хотя кто знает… возможно, недолго мне осталось носить погоны.

Сухо попрощавшись с матерью, уезжаю в городскую квартиру. Нужно выспаться, но сон не идёт. Завтра всё решится. Краем глаза замечаю включившийся мобильный на тумбочке рядом с кроватью – сообщение пришло… Вздрогнув, быстро подхватываю телефон. Оно от неё.

«Надеюсь, всё будет хорошо. Удачи».

Торопливо начинаю писать в ответ «спасибо» и зависаю. Что ещё написать? Спросить, как дела? Как-то… глупо, что ли. Промучившись несколько минут, отправляю только благодарность, но ответа не дожидаюсь. У неё вроде бы сегодня дежурство, может, занята… А откуда, кстати, она узнала?

С утра подрываюсь чуть не на рассвете. Привожу себя в порядок. Каким бы ни было решение комиссии, его нужно принять.

В клинику приезжаю значительно раньше, чем нужно, но меня

уже ждёт Игнатьев.

– Заходи, – кивает мне. – Заключение готово.

Пододвигает по столу распечатанные листы. Штампы, подписи, печати… Негнущимися пальцами беру и начинаю вчитываться. Буквы прыгают перед глазами, складываясь в слова. Медицинское освидетельствование… влияние исполнения обязанностей на состояние здоровья… данные, результаты-результаты-результаты, диагноз… заключение военно-врачебной комиссии…

Категория годности Б.

Прошёл.

Я прошёл.

– Поздравляю, – хмыкает друг, расплываясь в улыбке. – Странные, конечно, у тебя представления о том, что для тебя важно, но…

Поднимается и хлопает меня по плечу.

– Ну, чего молчишь?

– Осознаю, – выдавливаю медленно.

– А-а, ну давай-давай. Только недолго, а то у меня скоро приём начнётся, – фыркает Дан. – И учти, я, как твой лечащий врач, всё равно настоял на курсе реабилитации. Коротком. После него отпуск. Глава согласен. Так что пишешь нужные заявления – и вперёд.

– Спасибо, – киваю другу.

– Пожалуйста, – Дан вдруг становится серьёзным. – Я вчера видел Надю.

– Что?! Где?

– Где-где, в больнице, – похоже, лицо у меня перекашивает от внезапного ужаса, потому что Игнатьев быстро добавляет: – на дежурстве!

– А-а, – выдыхаю, успокаивая заколотившееся сердце.

– Она просила передать, что желает тебе удачи, – друг смотрит очень внимательно.

– Она… да, она написала мне вчера, – отвожу взгляд.

Дан вдруг закатывает глаза с мученическим выражением на лице.

– Слушай, это против всех моих принципов. Но вы оба меня просто… драконите! – выдаёт вдруг нейрохирург. – Я выяснил, почему она попала в больницу семь лет назад. Все врачи, знаешь ли, тоже в обязательном порядке проходят медосмотры. У неё была внематочная беременность, друг мой.

– Бе…ременность? – запинаюсь на этом слове.

– Трубная внематочная, – уточняет Дан. – Это важно. Потому что сохранить такую беременность невозможно. Это патология, когда плодное яйцо, вместо того чтобы нормально прикрепиться и начать развиваться в матке, остаётся в маточной трубе, которая совершенно не предназначена для роста ребёнка. Она просто рвётся. Женщина при этом испытывает жуткую боль. В некоторых ситуациях такое может закончиться смертью. Твоей Наде повезло.

Я закрываю лицо руками. Девочка моя… бедная моя девочка… Как она пережила… одна?

– Тебе, наверное, интересно, зачем я всё это говорю, нарушая, между прочим, врачебную тайну? – Дан язвительно улыбается. – Ты же вроде бы хотел, чтоб тебе перестали врать? Так вот, ты идиот. Как тебе такая правда? Что за необходимость мучиться самому и заставлять мучиться несчастную девчонку? Она ведь нужна тебе! И судя по тому, что я видел, ты нужен ей. Так какого… ты упёрся в эту никому не нужную правду, вместо того чтобы приехать к ней и сказать, что хочешь на ней жениться и заделать пару-тройку карапузов?