Медсестра

Романов Владислав Иванович

— Послушай, эскулап, ты сегодня же отправишь мою жену с дочерью домой, — потемнев, как перед грозой, глухо прорычал он. — Ты меня хорошо понял?

Несколько секунд хирург приходил в себя, потом столь же категорично сказал:

— Алена останется у меня, а Катерину я сразу же после вашего развода удочерю! И не надо мне тыкать, гражданин рыбак!

— Она моя жена, урод, ты хоть это понимаешь?! — взревел, приходя в бешенство, Грабов.

— Уже нет. Вчера ночью мы стали мужем и женой.

Скулы Грабова взбугрились, в черных глазах вспыхнуло

дикое пламя, и Кузовлеву показалось, что рыбак сейчас набросится на него, собьет с ног и забьет до смерти.

— Я даю тебе последний шанс сохранить свою жизнь, — выдержав долгую паузу, еле слышно прошептал рыбак. — Если сегодня моя жена не вернется к своей матери, я убью тебя! Поверь, это уже не бол болтовня, парень! Ты уедешь в свою поганую Москву, а нам здесь жить. Зачем она тебе? Там найдешь получше, без довеска, а для меня другой не будет. Она моя, парень! И лучше по-доброму уйди с дороги, не шуткуй со мной!

Он развернулся и пошел прочь.

— Вот дурак! — усмехнулся Кузовлев.

Придя в больницу, он рассказал об этом Семушкину, который обедал у себя в кабинете после удачно проведенной операции.

— Так что скоро, дражайший Дмитрий Дмитриевич, вы лишитесь хирурга! — весело заявил Станислав Сергеевич, выходя из кабинета.

Однако главврача этот рассказ не рассмешил. Дмитрий Дмитриевич спешно набрал телефон Конюхова и поведал ему обо, всем. Но тот лишь грустно вздохнул.

— Но надо что-то делать, нельзя же пускать ситуацию на самотек! — взволновался главврач.

— Ты уговори-ка своего эскулапа на чужих жен не зариться, — посоветовал глава поселковой администрации.

— Но они любят друг друга! Я же тебе об этом говорил!

— Нежнова мне лично давала согласие на брак с Петром! — возразил Конюхов. — Никто ее не принуждал! И губить жизнь своего крестника, а также лучшего бригадира рыбацкой артели я никому не дам! Даже если речь идет о нашем лучшем хирурге!

На другом конце провода бросили трубку.

«Да он с ума сошел! — рассердившись, прошипел в душе Семушкин. — Все в уме повредились! Все! Всеобщий сумасшедший дом!»

Главврач помчался в ординаторскую, чтобы вразумить Станислава Сергеевича, но по дороге его перехватили. Рабочему с пилорамы отполоснуло полруки, и Кузовлев собирался на операцию, срочно затребовав Дмитрия Дмитриевича. Семушкин, забыв о Конюхове, заспешил в операционную.

Руку пришили, да так удачно, что хирург пообещал пилорамщику ее полную дееспособность.

Вы у меня еще на фортепьянах играть будете! — радостно добавил он.

— Это же сенсация! — закончив последний шов, объявил Семушкин. — Я завтра звоню на областное телевидение, в газеты, в Минздрав, это же сенсация! Страна должна знать своих героев!

— Вот этого не надо! — поморщился Станислав Сергеевич. — У нас тут не цирк! Понабегут, все изгадят, наврут, а мне надо, чтоб у парня рука работала. И сделать это будет не так-то просто. Но когда рука пилорамщика заработает в полную силу, зовите хоть чертей с музыкой,

а пока никаких заявлений!

— Как прикажете, монсеньор! — вздохнул Дмитрий Дмитриевич, собрался уходить из ординаторской, где они находились вдвоем с хирургом, но неожиданно остановился: — Да, чуть не забыл! Это относительно нашего разговора об Алене Васильевне. Я все же считаю, что она должна вернуться к матери...

— Это мои проблемы, Дмитрий Дмитрич! — посерьезнев, ответил Кузовлев.

— Нет, батенька, это наши проблемы! — резко возразил ему главврач. — Петр Грабов не шутит, понимаете?! У него очень сложно с психикой. Когда он был еще подростком, то утопил своего товарища в проруби. Все это потом представили как несчастный случай. Отец Грабова тогда работал директором консервного завода, являлся одним из сильных мира сего, но я сам осматривал Петю, и тот без всякого стеснения признался мне, что ему доставляло огромное удовольствие наблюдать за предсмертными муками

сопливого щенка. Он имел в виду своего товарища...

Семушкин на мгновение запнулся, словно ему было тяжело об этом вспоминать.

— Но ведь это убийство... — прошептал Кузовлев. — Да еще с проявлениями садизма!

Главврач кивнул:

— Я конечно же сообщил об этом следователю! Неужели ты мог подумать, что я утаил этот факт? — возмутился Дмитрий Дмитриевич. — Следователь тут же вызвал Грабова и спросил, так ли все было, но Петр с невинной улыбкой прямо при мне вдруг объяснил, что доктор его-де не так понял и на самом деле он не может забыть гримасу ужаса на лице своего товарища. Мой разговор с Грабовым происходил один на один, и следователь сразу объяснил, что мое сообщение вовсе не улика, мальчик находился в состоянии сильного стресса, а тут у меня накануне произошла еще стычка с Грабовым-старшим, так что... Но ты-то мне веришь?

Станислав Сергеевич утвердительно качнул головой.

— Потом Петр ушел на чеченскую войну и стал героем. Мне военком потом признался, что парень сам попросился туда. Рост подходящий, да и силы не занимать, вот его и отправили. Там этих удовольствий он, судя по всему, вкусил вдоволь и приехал оттуда весь черный. Раньше у него такого лица не было. Он потом объяснил мне, что пролежал летом двое суток в горах на солнцепеке, был ранен, и с кожей что-то случилось. Да что я тебе рассказываю, ты и сам неплохой психолог и все понимаешь. А потому с ним лучше не связываться!

Они помолчали.

— Теперь ты понимаешь, в какую передрягу угодил и насколько все серьезно?!

— Я понимаю, но Алена моя жена! И этому скоту придется меня убить, чтобы разлучить нас!

— Любовь, любовь! — проворчал главврач. — Та же болезнь и, увы, чаще всего проходит. Когда человек излечивается, он с удивлением смотрит на ту, ради которой готов был пожертвовать собой, друзьями, и не понимает, что с ним в тот момент творилось. Так что пора бы эти вещи понимать!

— Увы, пока не созрел.