Медведь и бабочка
Шрифт:
И ещё запомнилось Алёше, что в пути утка будто сама с собой разговаривала — покрякивала себе под нос, а на самом деле, и Алёша это знал отлично, утка переговаривалась с утятами, учила их, куда им плыть и как им сразу после рождения вести себя на озере, где много всяких опасностей.
Тут Алёшу кто-то больно стукнул по подбородку. Кто? За что? Никак, Длинный с Коротким вернулись и бьют его?
Огляделся Алёша. Никого. Ни Длинного, ни Короткого. Иринка сопит под боком, и мошки над ней толкутся. Одной рукой Алёша мошек
А утка где? Только что была. Была, да нету. Ни утки, ни утят. Может, наснилась? Кто скажет? Та, что в гнезде, была, а этой не было? Как не было — ей самое время детей выводить, к озеру вести и по воде прогуливать, по укрытиям, по тайным водяным тропинкам.
КОТЕЛОК
Отец, мать и Алёша плыли на лодке — сено с сенокоса везли. Отец сидел на вёслах, мать с кормовиком на корме, а Алёша лежал на возу и слушал, как в горячей глубине его запутался и сердится шмель. Шмель начинал басом, переходил на шёпот и обрывал сам себя, и Алёша всё ждал, когда же он рассердится по-настоящему.
Рядом по черенок были воткнуты две косы, большая и средняя, отцова и мамина, и Алёша нет-нет да и дотрагивался до большой. Этой косой отец учил сына косить, и жало её, если вынуть на свет, было выбелено косьбой.
— Николай, — услышал он, как мать окликнула отца. — Искупаться бы…
— Чего же ты раньше не сказала! — обрадовался отец и быстро-быстро заработал вёслами…
— С лодки или с берега? — спросил он через некоторое время.
— Как это с лодки? С берега. Там и чаю попьём.
Лодка ткнулась в берег, и Алёша поглядел сверху вниз.
Отец и мать в четыре руки вытянули лодку на берег, и отец позвал его:
— Алёша, слезай.
— Неохота, — ответил Алёша и спрятался.
На самом деле ему очень хотелось быть вместе с родителями, и он сказал «неохота», потому что хотелось ему и поозорничать, да и разморило его.
Больше Алёшу не звали. Он полежал и выглянул снова. Отец-мать под ивой развели костёр, и пламени по такой жаре не было видно, а слышался только огненный трескоток.
Вот родители вскипятили чай, поставили котелок остывать в реке Вятке, а сами пошли купаться. Отец разделся, разбежался, подпрыгнул у самой Вятки, с головой ушёл под воду, вынырнул совсем не в том месте, где его ждал взглядом Алёша, а подальше и, отфыркиваясь, что-то прокричал не своим голосом. Алёша разобрал одно только слово:
— Воля!..
Алёша стянул с себя рубаху, запутался в штанах, но стянул и штаны, с воза бухнулся в воду и неудачно — животом, живот отбил. Заплакал Алёша, и, чтобы мать не видела его слёз, заплыл по другую сторону лодки, и, кривясь от плача, ушёл на дно. Зелёная, холодная,
Алёша выкарабкивался наверх, к воздуху, долго-долго и когда выкарабкался, то сквозь воду и волосы, как сквозь водоросли, увидел вытянутое прыгающее солнце и закричал отцовым голосом:
— Э-ээй!
От крика вода попала ему в рот. Алёша закашлялся, добрался до мелкого места и кашлял до тех пор, пока мать не постучала кулаком по его спине:
— Кашлюнко ты мой родной!
Она улыбалась ему мокрым лицом, и Алёша ответно улыбался ей и дышал тяжело и счастливо.
— Отца зови чай пить, — сказала мать и, не дожидаясь, пока Алёша выполнит её просьбу, крикнула молодым сильным голосом: — Никола-ааай!
И Вятка несколько раз повторила отцово имя.
Отец пришёл к чаю не сразу, всё не мог накупаться, а как пришёл, то в обе ладони взял горячую кружку и еле выговорил через дрожь:
— Чаёк!
— Чего ты там кричал? — спросила мать.
— Да так…
От чая пахло Вяткой и таловым листом, и Алёша пил и не мог напиться.
— Ты чего на Вятку-то смотришь? — спросил его отец. — Боишься, что воды не хватит?
— Угу…
— Хватит в Вятке воды.
Выпили и второй котелок, третий не осилили, посидели в рябой тени дерева, и отец сказал:
— Я, мать, ещё искупаюсь…
— Я не велю, что ли? — ответила мать и с котелком ушла к реке.
Отец встал и сказал:
— Тяжело после чая.
Он ушёл к воде, вернулся и сказал встревоженно:
— Вятка-то убыла! Вон коряга была в воде, а теперь на берегу.
Алёша тоже встревожился и стал смотреть на корягу.
— Чего это она? — спросил он.
— Как, чать, не убудет, — сказал отец и подмигнул матери. — Три котелка выпили… Посидим ещё, так вовсе вы сохнет.
Алёша недоверчиво смотрел то на отца, то на мать.
Отец засмеялся и лёг голой спиной на песок.
Прошёл пароход. Большие волны заколотились о берег и потревожили лодку с сеном. Она заскрипела и успокоилась.
— Что мать делает? — спросил отец.
— Котелок чистит.
Отец закрыл глаза и вздохнул. Алёша посидел около отца и ушёл к матери.
Она сидела в воде и с сосредоточенным девчоночьим выражением лица тёрла песком котелок — его закопчённые бока. Она не глядела на Алёшу, а только на котелок, но лицом своим дала понять мальчугану: вижу, что ты пришёл, и тебе я очень рада. Вот вычищу котелок, процарапаю его добела и тогда посмотрю на тебя.
Алёша смирно сел рядом и стал наблюдать за матерью.
Вот она вычистила котелок, ополоснула его в реке, и он засиял, как коса после сенокоса, если не жарче. Мать залюбовалась им, осмотрела его вблизи и на вытянутых руках, и потрескавшиеся губы её были полуоткрыты от счастья.