Медведь и соловей
Шрифт:
Пауза.
— Марина, твоя мама была…
Его жена взяла его за руку и встала. Он обвил рукой ее талию и ощутил, как она напряглась от его прикосновения.
— Не знаю, — сказала Марина. — У нее были дары, которых нет у меня, я помню, как аристократы шептались в Москве. Но сила — право по рождению у женщин ее рода. Ольга больше твоя дочь, чем моя, но эта, — свободная ладонь Марины изобразила колыбель для малышки, — будет другой.
Петр притянул жену ближе. Она вдруг крепко прижалась к нему. Ее сердце колотилось о его грудь. Она была теплой в его руках. Он ощущал запах ее волос,
— Тогда роди ее здоровой, Марина Ивановна, — сказал он. Его жена улыбнулась. Она стояла спиной к огню, и он не видел, что ее ресницы влажные. Он отклонил ее голову и поцеловал ее. Пульс бился в ее горле. Но она была такой худой, хрупкой, как птичка в тяжелом одеянии. — Ложись спать, — сказал он. — Завтра будет молоко, у овцы немного одолжить можно. Дуня приготовит его для тебя. Ты должна думать о ребенке.
Марина прижалась к нему. Он поднял ее, как в дни, когда ухаживал за ней, и покружил. Она рассмеялась и обвила руками его шею. Но мгновение она смотрела мимо него на огонь, словно могла читать будущее по языкам пламени.
* * *
— Избавься от ребенка, — сказала Дуня на следующий день. — Мне все равно, носишь ты девочку, князя или древнего пророка, — мокрый снег вернулся с рассветом и гремел по дому. Две женщины жались у печи ради тепла и света для починки одежды. Дуня с силой вонзила иглу в игольницу. — Чем скорее, тем лучше. У тебя не хватит ни веса, ни сил выносить ребенка, но, если каким — то чудом ты сможешь, роды тебя убьют. Ты дала мужу трех сыновей, у тебя есть дочь, зачем еще одна? — Дуня была няней Марины в Москве, последовала за ней в дом ее мужа и нянчила всех ее детей по очереди. Она говорила честно, что хотела.
Марина улыбнулась с долей насмешки.
— Какие слова, Дуняшка, — сказала она. — Что сказал бы отец Семен?
— Отец Семен не умрет от родов, да? А ты, Маришка…
Марина посмотрела на свою работу и промолчала. Но, когда встретилась взглядом с прищуренными глазами няни, ее лицо было бледным, как вода, и Дуне показалось, что она видит, как кровь отливает от ее горла. Дуня ощутила холодок.
— Дитя, что ты видела?
— Не важно, — сказала Марина.
— Избавься от него, — почти взмолилась Дуня.
— Дуня, я должна ее родить. Она будет как моя мать.
— Твоя мать! Дева в лохмотьях, приехавшая одна из леса? Угасшая до тусклой тени, потому что не могла жить за византийскими образами? Ты забыла, какой серой старухой она стала? Как пошатывалась в вуали в церкви? Как пряталась в комнатах, ела, пока не стала круглой, заплывшей жиром и с пустыми глазами? Твоя мать. Ты хочешь такого своему ребенку?
Голос Дуни хрипел, как у ворона, она помнила, к ее горю, девушку, что пришла в залы Ивана Калиты, потерявшуюся и хрупкую, до боли красивую, несущую за собой чудеса. Иван был очарован. Принцесса, может, обрела с ним покой на какое — то время. Но они поселили ее в женских покоях, наряжали в тяжелые наряды из парчи, дали ей иконы и слуг, кормили мясом.
Марина с горечью улыбнулась и покачала головой.
— Нет. Но помнишь, что было раньше? Ты мне рассказывала.
— Много хорошей магии или чудес, что ее погубило, — прорычала Дуня
— У меня лишь капля ее дара, — продолжила Марина, не слушая старую няню. Дуня знала ее достаточно, чтобы слышать сожаление. — Но у моей дочери будет больше.
— И потому ты оставишь четырех других без матери?
Марина посмотрела на колени.
— Я… нет. Да. Если потребуется, — ее голос было едва слышно. — Но я могу выжить, — она подняла голову. — Дай слово, что позаботишься о них, ладно?
— Маришка, я стара. Я могу пообещать, но когда я умру…
— Они будут в порядке. Они… должны быть. Дуня, я не вижу будущего, но я доживу до момента, когда она родится.
Дуня перекрестилась и промолчала.
3
БЕДНЯК И НЕЗНАКОМЕЦ
Первые кричащие ветра ноября сотрясали голые деревья в день, когда у Марины начались схватки, и первый крик ребенка смешался с воем ветров. Марина рассмеялась при виде рожденной дочери.
— Ее зовут Василиса, — сказала она Петру. — Моя Вася.
Ветер притих на рассвете. В тишине Марина один раз выдохнула и умерла.
Снег падал слезами в день, когда Петр с каменным лицом предал жену земле. Его маленькая дочь кричала все похороны демоническим воем, схожим на ветер.
Той зимой в доме постоянно раздавались крики ребенка. Не один раз Дуня и Ольга расстраивались из — за малышки, она была худым и бледным младенцем, одни глаза и кости. Коля много раз грозился, отчасти серьезно, выбросить ее из дома.
Но зима наступала, а ребенок жил. Она перестала кричать и росла на молоке крестьянок.
Года летели, как листья.
В день, схожий с тем, в который она родилась, в холоде зимы темноволосое дитя Марины прошло на зимнюю кухню. Она прижала ладони к каменной плите и заглянула внутрь. Ее глаза блестели. Дуня доставала пирожки из пепла. Весь дом пах медом.
— Пирожки готовы, Дуняшка? — сказала она, кивая на печь.
— Почти, — Дуня отодвинула ребенка, пока у той не загорелись волосы. — Если тихо посидишь на стуле, Васечка, и починишь свою блузку, получишь целый пирожок.
Вася, думая об угощении, смиренно пошла к стулу. На столе уже остывала груда пирожков, румяных снаружи, в частичках пепла. Уголок пирожка обсыпался, пока девочка смотрела. Внутри он был золотым, и поднялся завиток пара. Вася сглотнула. Казалось, утренняя каша была давным — давно.
Дуня предупреждающе посмотрела на нее. Вася сжала губы и принялась шить. Но дыра на блузке была большой, а ее голод не унимался, а терпением она не отличалась и при лучших обстоятельствах. Ее стежки становились все больше, как дыры в зубах старика. Наконец, Вася не утерпела. Она отложила блузку и приблизилась к тарелке с горячими угощениями на столе. Дуня стояла спиной к ней у печи.