Медведь

Кривак Эндрю

Медведь внимал молча, на ходу, вслушивался в слова, в которых поначалу звучала хвала творцу, потом они превратились в дым, восходивший вверх и рассеивавшийся, будто его выпустили из кадильницы после того, как верующие, махавшие ею давным-давно, сами обратились в призраков. А когда девочка закончила и тишину наполнял лишь звук их шагов, медведь сказал ей: ты говоришь так, будто его уже нет, но по-прежнему несешь с собой и мужчину, и лук, как оно и положено. Посмотри вокруг. Если верить твоим словам, ты в состоянии заново смастерить все, что тебе нужно для выживания. Он об этом позаботился задолго до смерти.

Девочка ничего не ответила, лишь кивнула, соглашаясь с медведем, и они зашагали дальше вдоль станового хребта потока и

его вод, которые здесь стремительнее сбегали со склона горы по узкому руслу.

К СУМЕРКАМ ОНИ ДОБРАЛИСЬ ДО КАМЕНИСТОЙ лощины, где вольный громкий поток мчался между корявыми древесными корнями и по камням высокого водопада, срываясь в глубокий пруд. Они поужинали мелкой речной форелью, которую девочка поймала на крючок с бечевой — их она вытащила из отцовской торбы; рыбешка была такая мелкая, что ловить ее на крючок оказалось сложно, ей повезло добыть целых две штуки. После ужина медведь отправился на поиски муравьев и личинок, которых он выгребал из трухлявой сердцевины сырых поваленных стволов, раскиданных по крутому берегу, а девочка осталась у огня.

Вернувшись, медведь сел напротив девочки и вроде как покачивался в пламени костра. Он рассказал ей о своих ощущениях: потребность спать пересиливает потребность есть, и даже голос его звучал глубже и отрешеннее, чем раньше. До известной ему пещеры был еще день ходьбы. Пещера хорошая, сказал он, ей там будет удобно зазимовать, а еще она должна знать, что близок тот день, когда она опять останется одна.

Больше медведь ничего не произнес, они сидели, объятые молчаливой близостью, у огня и ощущали идущее от него тепло. Облака рассеялись, в холодном безлунном ночном небе замигали звезды. Девочка не сводила глаз с ревущего пламени — костер она развела большой, чтобы хватило на всю ночь, и ее радовал жар от огня на лице.

Медведь произнес из тени: ты по нему скучаешь, да?

Девочка не ответила, тогда медведь сел на задние лапы и опять стал покачиваться в свете пламени.

Не только это будет напоминать тебе о нем, сказал он. И утрату ты будешь ощущать, точно обволакивающий тебя холод. Я знаю.

Не знаешь! — произнесла девочка голосом, прозвучавшим внезапно громко. Каждое утро, проснувшись, я жду, что сейчас его увижу. За каждым поворотом дороги. Каждый треснувший сучок в этом лесу — это сучок, который сломался под его шагом прямо передо мной. А по вечерам я краем глаза вижу какой-то силуэт, но стоит вглядеться, оказывается, что это отблески пламени или свет луны. А мне хочется, чтобы было иначе.

Я все-таки знаю, стоял на своем медведь.

Нет! — выкрикнула девочка.

Медведь откинул назад голову и указал на скопление звезд в нижней части неба, а потом тем же глубоким раскатистым голосом произнес: смотри. Это мой предок. Большая Медведица. Видишь ее? Мать научила меня ее отыскивать и использовать в качестве путеводной звезды.

Вижу, сказала девочка. Отец научил меня идти на ковш, который указывает на Полярную звезду, туда же указывает и компас, который он мне подарил.

Да, сказал медведь. Но посмотри в другую сторону, и ты увидишь не только хвост, но и все тело, брошенное там, в лесах ночи.

Он вытянул коготь и провел им по небу до его левого края, как будто тем самым вырисовывая созвездие из небытия.

Неважно, в какую даль и глушь я забираюсь в лесах или во сне, но я неизменно смотрю вверх и по нему определяю направление, как меня научили.

Костер затрещал, выбросил голубые и оранжевые языки, они сновали по поленьям, будто муравьи, спасающиеся от медведя.

Вот почему ты один, сказала девочка.

Был один до этой осени, уточнил медведь. А теперь странствую с тобой вместе. Но я тоскую по тем, до кого в прежние времена мог дотронуться, и не бывает оно с нами иначе, когда мы пробираемся через любой лес или подлесок, в котором оказались мимоходом или выросли. Это не значит, что мужчина исчез

или пропал навеки. Пусть он больше и не идет с тобой рядом, он продолжает существовать во времени и в краю памяти, и туда он будет являться снова и снова, всякий раз, как ты его окликнешь. Не только в тех местах, где он был всегда, но и там, где тогда быть не мог, а теперь сможет. В отблеске света на озерном берегу. В тишине между шорохом двух шагов на тропинке. В запахе дыма над костром, у которого ты будешь сидеть одна. Разве ты не познакомилась со своей матерью по тем историям, которые рассказывал тебе отец: по каким местам она ходила, что умела делать, — зная, что то же самое умела делать и ее мать?

Да, ответила девочка.

Вот это я и пытаюсь тебе втолковать, сказал медведь. Твой отец тоже это знал. А вот чего он не понимал — что ты тогда не умела тосковать по своей матери так, как тосковал по ней он. А теперь умеешь. Были времена, когда утрата для многих из твоих сородичей была единственной постоянной вещью в жизни. Она осталась вещью столь же тяжелой и постоянной и теперь, когда есть только ты. И пребудет такой же в тот день, когда земля станет в одиночестве тосковать по тебе, хотя впереди еще много лет, когда будут рождаться мои детеныши и уходить в собственные странствия, прежде чем ты перестанешь вставать вместе с солнцем.

УТРОМ ОНИ ПРОСНУЛИСЬ, СТРЯХНУЛИ холод и собрались в дорогу. Девочка допила воду, оставшуюся в тыкве. Медведь облизал с земли росу, двигая головой вниз-вверх, будто медленно, основательно кивая. Потом девочка подхватила торбу, и они направились строго на север, пока поток не превратился в струйку грунтовой воды, а там и вовсе иссяк, уйдя под камни, мох и глину, из-под которых и появился когда-то.

Еще два дня двигались они по склону этой горы, останавливаясь, только чтобы поспать и набрать еды — внутреннего слоя бересты, красных шишек сумаха, костянку, которую ели на ходу целыми гроздьями. На второй день после долгого подъема они вышли на опушку леса, — свет на востоке угасал, и медведь повернул на крутую тропинку, которая перескакивала с одного каменного уступа на другой. Медведь преодолевал их большими прыжками, не обращая внимания на пятна лишайника и свежего снега; девочка с трудом поспевала за ним, стараясь не упасть. Последние лучи солнца истаяли на западе, и девочка решила, что дальше в темноте идти не сможет, но тут медведь остановился на плоской, поросшей кустарником скале, а потом двинулся дальше — показалось, что он прошел сквозь каменную стену и исчез в недрах горы. Широкая расщелина казалась тенью от камня на камне, а рядом росли два чахлых кедра, будто крошечные дозорные охраняли крепость. Девочка встала на карнизе и собралась уже крикнуть медведю, чтобы он вернулся, но тут он вышел из расщелины и мотнул головой, приглашая следовать за ним — и она шагнула дальше, внутрь горы.

Пещера была достаточно высокой — девочка могла встать во весь рост, и между головой и потолком все еще оставалось расстояние на длину ее ладони. Внутри пахло слежавшейся соломой и сыростью погреба. Девочка подождала, пока глаза привыкнут к темноте, а потом принялась собирать по углам сухие сосновые ветки, листья и бурые кедровые сучки, из них она развела костер у входа. Медведь сказал: жечь его долго будет нелегко, потому что на такой высоте топлива мало, но девочка пошла, собрала все, что могло гореть, и вернулась с охапкой хвороста: ветками березы, сухим кедром, сучьями клена — все это она свалила поверх растопки. Дыма было больше, чем огня, в пламени шипела и потрескивала кедровая смола, однако костер давал свет и девочка смогла разглядеть, что пещерой этой постоянно пользовались самые разные животные — она хорошо подходила, чтобы передохнуть. Бурундуки и белки сложили запас желудей. Змеи сбрасывали здесь кожу. Летучие мыши оставили полутемный засохший помет. Очередная остановка в пути, где впору проснуться утром и двигаться дальше.