Медвежий душ
Шрифт:
Когда кончился урок, все мальчики обступили Маришку. Заглядывали ей в лицо, трогали ее за руки, за плечи, словно не веря, что это она.
— Найдите мои очки, — жалобно попросила Маришка.
Все бросились искать, и первым, конечно, Костя.
Но сколько ни ползали мальчики по паркетному полу, старушечья оправа как сквозь землю провалилась…
На следующее утро Костя пришел к Марише домой и смущенно протянул ей маленький пакетик.
Маришка вскрыла его и достала оправу. Чудесную роговую оправу с золоченой переносицей и такими же
— Это не моя оправа, — сказала Маришка. — Такие носят только профессора да еще киноактеры в заграничных фильмах. Моя, наверное, закатилась куда-нибудь в щель, поэтому ты ее не нашел.
— Я ее нашел, — признался Костя, — и выбросил в мусорный ящик истории… — Костя любил выражаться красиво. — А теперь пойдем в аптеку, вставим стекла в эту оправу. И пусть для тебя начнется новая эра.
На другой день Маришка пришла в школу в новых очках.
— Как старается наша дурнушка! — шепнула девчонка с последней парты. — Закатила себе очки-модерн…
Это была злая девчонка, но она была недалека от истины. За выпуклыми стеклами очков опять погасли светильники глаз…
«Природа жестока, — подумал Костя, он даже думать любил красиво. — Природа дала Маришке глаза, которые озаряют все ее существо, и заставила скрывать их за рачьими стеклами».
А вслух он сказал:
— Знаешь что, Мариша! Надевай очки только в самом крайнем случае, когда без них совсем не можешь обойтись.
С тех пор Маришка стала носить очки в сумке. А сама ходила, как в тумане, и думала:
«Ой, кажется, это наша учительница идет… Ой, кажется, папин товарищ топает…»
И на всякий случай кланялась всем.
— Что-то в ней есть неприятное, — шипела злая девчонка с последней парты. — Кланяется кому надо и кому не надо. Подхалимка.
А Маришка не была подхалимкой. Маришка была близорукая. И, наверное, в ней начала просыпаться женщина. Это неминуемо случается с девочками, даже с близорукими. И ей так хотелось, чтобы все видели ее красоту…
На этом можно было бы закончить историю про Маришку и очки, однако ведь история на этом не кончилась.
Много лет я не видел Маришку и ничего о ней не слышал. А на днях иду по улице Горького, и навстречу мне стройная, красивая женщина. Поравнялась, улыбается и приветливо кланяется. Я сразу вспомнил Маришку. А женщина говорит:
— Здравствуйте, вы меня не узнали? Я ваша ученица. Вы у нас в классе геометрию с алгеброй преподавали.
Она весело смеется, и обращается к своему спутнику:
— Посмотри, Костя, какая радостная встреча!
А Костя — эдакий широкоплечий великан в очках — ухватил меня за руку да тряхнул так, что чуть руку с корнем не вырвал.
— Кого я вижу! — закричал он на всю улицу, — «Синус-косинус»… — и запнулся, покраснел, как помидор.
— Ничего, — сказал я, — заканчивай. Неужели ты думаешь, что я не знал, как вы меня в классе «Синусом-косинусом» величали?
Оказывается, они уже десять лет как муж и жена. Живут под Ленинградом, оба работают. Она доктор, а он… Вот
— Объясните мне, — попросил я Маришку, то есть, простите, Марину Федоровну, — как вы меня узнали без очков-то? Ведь вы такая близорукая.
— О! Теперь я уж совсем не такая близорукая! — воскликнула Маришка. — У некоторых близоруких зрение с годами выправляется… — Она поглядела на Костю с укором. — А вот Костя стал дальнозорким. Слишком много сидит над тетрадями. Я ему свою оправу отдала, только стекла в нее другие вставили…
Я взглянул на очки, и мы с Костей, то есть с Константином Сергеевичем, улыбнулись. Если сказать по правде, очки-то на нем мои… Я тогда свою запасную оправу отдал Косте для Маришки. Старушечьи, металлические очки, если помните, в тот день пропали бесследно. По натертому полу они, как на полозьях, прикатились прямо мне под ноги… На мой сварливый вопрос: «Что там произошло?» — ответить мог я один. Ведь подобрал очки я, и я их припрятал от всего класса.
Только вы уж, пожалуйста, никому об этом не рассказывайте. Несолидно как-то! Учитель, а поступил как мальчишка…
Как я был моторизованным пехотинцем
Когда штык молодец!
Пехоте положено пылить. Я это хорошо знаю. Я сам когда-то был пехотинцем. Учился ползать по-пластунски и по команде «противник сзади» поворачивал обратно и опять героически полз через пни и кочки, подвергая безжалостному уничтожению «врага» и казенное обмундирование. Я сам преодолевал проволочные заграждения, набросив на них ватную телогрейку, участвовал в массовых кроссах по пересеченной местности и строем с пением «Катюши» шел в столовую за борщом и кашей.
Вот почему, приехав в расположение стрелковой дивизии, я уверенно принялся за расспросы, чувствуя себя как-никак военным специалистом.
— Ну, как у вас, ребятки, обстоит дело со штыковым боем? — задал я первый сугубо профессиональный вопрос.
Ребятки, каждый косая сажень в плечах, смущенно переглянулись и покраснели, как красны девицы.
— Ну, ну, не стесняйтесь, — подбодрил я, — признавайтесь. Видать, дела в этой области идут неважно, овладели штыковым боем или нет?
— Никак нет, — сказал рядовой, который, видимо, был смелее других.
— Это почему же так? — наполовину удивился, наполовину возмутился я.
Ребята покраснели еще гуще.
— Вот видите, — сказал я укоризненно, — сперва плохо готовитесь, а потом краснеете…
Тут старший лейтенант, стоявший поодаль, поманил меня пальцем.
— Как бы это сказать… — начал он. — Ну, в общем, краснеют ребята не за себя, за вас они краснеют, товарищ писатель.
— За меня? Это почему?
— Да по той, извините, причине, что дисциплину «штыковой бой» в современных стрелковых соединениях не проходят. Устаревшая дисциплина.