Медвежий душ
Шрифт:
— А как же быть с классикой? — обиделся я. — Что же это получается: пуля больше не дура, а штык больше не молодец?
— Что касается пули, то она теперь действительно не дура, поскольку вылетает из современного автоматического оружия. А что касается штыка, то он остается молодцом, хотя и в новой роли. Рядовой Петров! — окликнул старший лейтенант. — Покажите товарищу писателю, как надо действовать современным штыком.
Рослый парень вынул из ножен, висевших на поясе, короткий, остро отточенный нож.
— У современного штыка много функций, —
— Знаю, знаю! — радостно воскликнул я. — Быстро снимаем с себя ватные телогрейки и набрасываем их… — Но здесь я заметил, что рядовой Петров начинает густо краснеть, и кажется, опять за меня.
— Телогрейки сбрасывать не обязательно, — мягко сказал он, — просто ножны присоединим к штыку вот таким способом и можем резать проволочные заграждения, как обыкновенную бумагу, даже если по проволоке пущен ток высокого напряжения. Ведь рукоятка штыка надежно изолирована… Вот почему и говорят, что штык молодец!
Рядовой урок рядовых
В классе было тихо. У большой грифельной доски стоял солдат и думал. На скамьях сидели солдаты, и на их лицах было написано бурное желание подсказать, сдерживаемое лишь строгой воинской дисциплиной.
Легкое поскрипывание сапог нарушало тишину. Это капитан медленно прохаживался по классу в ожидании решения задачи.
— Тут, видать, арифметику проходят, — шепнул я. — Повышают культурный уровень солдата. Сколько будет шестью семь и как извлечь квадратный корень из сорока девяти. Я в солдатах тоже это самое проходил.
— Разговорчики на задней скамье! — строго сказал капитан.
После этого, помня недавний конфуз со своей эрудицией, я вслух своих мнений уже не высказывал.
Спустя минуту капитан нарушил молчание.
— Младший сержант Струкекин, отвечайте.
Младший сержант взял в руки мел.
— Кривизна траектории снаряда в заданной стрельбе может быть выражена следующим…
И он вывел на доске сложную формулу.
— Ответ правильный, — сказал офицер, — садитесь на место. А вы, младший сержант Аверин, определите величину подъемной силы снаряда в данной стрельбе…
Выписав на доске формулу, младший сержант повернулся кругом и четким шагом вернулся на место.
Я тоже повернулся кругом и выскользнул из класса. Мне было жаль ребят. Представляете, как густо они покраснели бы, если б преподаватель по ошибке вызвал к доске меня.
Вид из танка
По крутой деревянной лестнице я поднялся на вышку, где разместился пульт управления танкодромом. За покрытыми изморозью окнами раскинулась снежная равнина с холмами, рвами, искусственным бродом и «минным полем».
По равнине ползут средние танки. Перед вышкой «старт» и «финиш», как на легкоатлетических соревнованиях, — четыре беговые дорожки, с которых танки начинают свои
За окнами тридцать градусов мороза, а внутри вышки благодатное тепло. Командир танкового взвода руководит занятиями на танкодроме. Перед ним лежат четыре хронометра. Каждый отмечает время одного танка. Микрофон и динамик дают ему возможность беседовать с экипажем любого из танков, движущихся в поле.
Отрабатывается упражнение по вождению. Преодоление минного прохода, колейного моста, поворот на подъеме, спуск с крутой горки, переход через брод.
На старт выходят два танка. Похожие, как два родных брата. И водители в танковых комбинезонах — как два родных брата.
Получив задание, они собираются спуститься вниз, как вдруг мне приходит в голову отчаянная мысль:
«А нельзя ли и мне на минное поле? Страсть как хочется на крутую горку…»
— Вообще-то, может, и не положено, но как не уважить товарища писателя!
И вот я сижу в танке. На месте наводчика. Вокруг меня рукоятки, прицелы, несметное количество металлических выступов, специально созданных для того, чтобы непосвященный человек стукался о них при каждом повороте. Металл, от которого пышет тридцатиградусным морозом. Наконец вся эта гора мерзлого металла взревела и, дрогнув, тронулась в путь.
Я преодолевал минные поля, я переходил реку вброд, водитель выжимал предельную скорость, чтоб уложиться в норму. Меня швыряло вверх, вниз, вправо, влево. Наконец мы примчались к финишу. Вылез я из люка, еле ворочая заледеневшим языком, белый от головокружения, синий от синяков.
— Как наше время? — с трудом удалось мне спросить у командира взвода. Он взглянул на хронометры.
— Молодцы, ребята, — сказал он. — Показали сверхотличное время.
Я стал делиться впечатлениями от боевого выезда. Я все время смотрел в прицел орудия. И я всю дорогу видел перед собой белое поле, на котором четко вырисовывались деления и цифры, как на мишени.
— И это все, что вы видели? — настороженно спросили танкисты.
— Все! — гордо отвечал я.
Тогда один из молодцов побежал вниз к своему танку. И потом, когда он снова поднялся на вышку, густо покраснел.
— Вы уж меня извините, — сказал он. — Но я забыл опустить ствол орудия, так что вы, товарищ писатель, как бы это сказать, чтобы было поточнее, ровно ничего не видели.
Я поглядел на него и не обиделся, я все понял: танкист-молодец забыл опустить орудие неспроста. Танкодром — штука военная. Не все можно здесь видеть невоенному человеку, даже если он писатель.
А из увиденного не все можно рассказывать. Поэтому здесь мне придется прервать свой рассказ о том, как я был моторизованным пехотинцем. Могу сказать лишь одно: современная пехота это вам не прежняя. Изучает математику и баллистику, передвигается на бронетранспортерах, стреляет из сверхметких орудий, водит сверхмощные танки, учится, веселится, и единственно, чего она не делает — не пылит. Теперь, оказывается, пехоте это не положено.