Мефодий Буслаев. Лёд И Пламя Тартара
Шрифт:
Эдя заверил ее, что догадывается, что Анна – это Аня, а не Неонила. Тут Эдя слегка сбился, недовольный качеством шутки. Сплошь и рядом так бывает. Начал шутить и понял, что запорол. И рад бы замолчать, да отступать поздно. Тут остается только добавить уверенности в голосе и ехать на танке дальше.
– А вас как зовут? – спросила Аня. Эдя хмыкнул.
– Ну мы прямо как в детском садике. «А сколько тебе годиков? А где твоя мама?»
– Почему бы и нет? Детство – самое светлое время в жизни человека, – убежденно сказала Аня.
– Угум.
Мелькали дома с редкими освещенными четы-рехугольниками окон. Эдя смотрел в окно справа. Аня – в окно слева. Бомбила терзал ручку автомагнитолы, и она захлебывалась в случайных звуках.
Девушка еще продолжала по инерции всхлипывать, но уже намного реже – успокоилась. Когда она вновь повернулась к Эде, ее глаза уже смотрели по-другому – наивнее и мягче. Хаврон подумал, что в жизни она не такая резкая, как ему показалось вначале.
– Ну вот вы... вот ты и успокоилась! Все вновь стало апельсиново! – сказал он оптимистично.
– Апельсиново?
– Ну да. Несчастного человека сразу видно. Он точно раненая антилопа бредет по саванне и умоляет, чтобы его поскорее добили.
– И что надо? Добить? – резко спросила девушка.
– Да нет. Скорее помочь... Правда, тут есть одна проблема... – осторожно сказал Эдя.
– Какая? – голос девушки звучал уже не так категорично.
– Существует риск, что антилопа войдет во вкус и будет прикидываться раненой даже в здоровом состоянии, отравляя жизнь себе и другим. Вот таких антилоп лучше, пожалуй, добить, – сказал Эдя задумчиво.
В теории он был гораздо циничнее, чем на практике. Такое бывает сплошь и рядом. На словах готовы идти по трупам, а сами жалостливо освобождаем мух, заточенных между рамами.
Разговор возобновился. Эдя уже не пытался юморить из всех положений, как кот, всегда падающий на лапы, и на время стал вполне вменяемым человеком. Водитель, отгороженный от них стеной музыки, не мешал. По всем признакам, он был человек самодостаточный. Изредка он хлопал ладонью по рулю и что-то произносил, обращаясь явно сам к себе.
В сумке у девушки пискнул мобильник, сообщая, что пришло сообщение. Аня рассеянно потянулась за телефоном, просмотрела сообщение и, не отвечая, удалила. Умный Эдя заключил, что отправитель сообщения удален из сердца еще раньше.
– Так почему, если не секрет, ты решила прыгнуть с моста? – спросил он.
Аня нахохлилась, как больной голубь, сидящий зимой у теплой отдушины в подвал.
– Мне было физически плохо, – сказала она.
– Логика прослеживается. И ты решила, что, если искупаешься, тебе будет физически хорошо? – уточнил Эдя.
– Нет. Я подумала, что если умру, то голоса оставят меня в покое, – ответила девушка.
Произнесено это было совсем просто, как обычное озвучивание факта.
– А-а-а! Голоса! Ну тогда... да... понимаю... –
Он с детства побаивался людей, которые слышат потусторонние голоса. Мало ли, что у этого голоса на уме. А ну как он скажет: «Детка, облей кипятком Эдю Хаврона и пырни его ножом!»
Минут десять они молчали, разглядывая узкую полосу дороги в лобовом стекле. Машина неслась по ночной Москве с неразумной отвагой. Ремней – не только задних, но и передних, в автомобиле не существовало в принципе. Бомбила же явно скучал по горной серпантинке. Эде периодически начинало казаться, что его колымага может затормозить только о столб. С другой стороны, тот факт, что бомбила до сих пор был жив, позволял надеяться, что он разобьется не сегодня, а в какой-то другой день.
– Вы, конечно, думаете, что я больная. Или просто мне не верите! – произнесла Аня с замороженной улыбкой.
Эдя насторожился. Когда он работал в ресторане, с такой улыбкой у него обычно просили взять вместо уплаты по счету кольцо или телефон.
– Почему не верю? Я по жизни доверчивый.
Во все верю, даже в зелененьких человечков – сказал он.
Аня сунула руку в сумочку и достала очки. Металлическая оправа, выпуклые стекла. «А... так вот почему у нее такие таинственные и беззащитные глаза! У всех очкариков такие! Это их визитка!» – подумал Эдя.
– С очков все и началось, – сказала Аня.
Эдя почти не удивился. Уж так его устроила природа, что он редко чему-то удивлялся.
– Напрасно. Очкарики обычно долго живут. Некоторые даже по сто лет, – сказал он утешительно.
Аня посмотрела на него с недоумением.
– У нас тоже в детском садике был подобный кадр. Разбил очки и, боясь, что дома накажут, попытался покончить с собой, проглотив колеса от игрушечного грузовика, – продолжал развивать мысль Эдя.
– И что, его наказали?
– Да. Прямо в садике. За грузовик.
– Он, конечно, не умер?
– В ближайший год точно нет. А потом садик кончился, и судьба нас навеки раскидала. Но сдается мне, что он жив до сих пор, если не стал глотать колеса посерьезнее.
Аня невнимательно кивнула. Судьба знакомых
Хаврона не слишком ее занимала. Она смотрела на оправу в руках и колебалась.
– Наденьте! Я хочу... Хотя неважно... Просто наденьте! – велела она.
– Я и так неплохо вижу.
– Наденьте!
Хаврон пожал плечами и послушно надел очки. На его широкое и скуластое, с явной примесью татарских кровей лицо оправа натянулась неохотно, как детский носок на лапу баскетболиста.
– Что-нибудь видите? – спросила Аня напряженно.
– Нет.
– Как нет? – встревожилась девушка.
– Пока не проморгался...
Глаза у Эди, как у всякого непривычного к очкам человека, сразу стало ломить. Центр лба заныл. Захотелось размять его костяшкой указательного пальца. Наконец зрение сфокусировалось и, повернувшись к окну, Эдя различил все те же дома с редкими пятнами окон.