Мэгги Кэссиди
Шрифт:
— Юный Елоз из доброй старой Бельгии, ну ты и сук-ки-сын! — а Скотти думал себе: «Можно подумать, они дадут мне в долг денег и распишутся в пустой строчке, чтобы летом у меня была машина, да ни в жисть»; Джек Дулуоз сиял, зря в голове золотистую вселенную, а глаза пылали; Мыш Ригопулос кивал себе, окончательно уверяясь, что все на свете завершится, и завершится печально; а Альбер Лозон, мудрый, молчаливый, потрясный, беззвучно сплевывал сквозь зубы сухую снежинку слюны, отмечая общее примирение, с ними ли, без них, там или не там, дитя, старик, самый из них милый; и все шестеро стояли, наконец примолкнув, расправив плечи, и смотрели на свою Площадь жизни. Не грезя ни разу.
5
Ни
Случилось это на танцах. Бальный зал «Рекс»; с гардеробщиками в стылом вестибюле, окно, ряды вешалок, на половицы стряхивается свежий снежок; вбегают розовощекие девчонки и симпатичные мальчишки, парни щелкают каблуками, девушки на высоких каблучках, короткие платьица тридцатых годов не прикрывают сексапильных ножек. Мы, подростки, с трепетом сдали пальто, получили латунные кругляши, вошли в величайший вздох бального зала — все шестеро со страхом, с неведомыми печалями. На подмостках оркестр, молодая банда, какие-то семнадцатилетние музыканты, теноры, тромбоны; пожилой пианист; молодой руководитель; заиграли скорбную жалобу баллады: «Дым моей сигареты плывет к потолку… [7] Танцоры сошлись, пригласились, заторкали ногами; пудра на полу; огни замигали горошком по всему залу, а сверху, с балкона, сидели и смотрели невозмутимые молодые наблюдатели. Шестеро мальчишек стояли в нерешительности у входа, неотесанные, глупенькие; тупо скалились друг другу, ища поддержки; пошли, то и дело тормозя, по стеночке, мимо дамочек без кавалеров — цветочков несобранных, мимо холодных зимних окон, стульчиков, мимо компаний других парней, лощеных и затянутых в воротнички; вдруг — компашка джазовых стиляг: длинные волосы, брючки с защипами. По залу вместе с горошком огоньков медленно кружила птица печали, пела о любви и смерти… «Стены вокруг растворились в тоске, грезы не сводят меня ни с кем…»
7
Песня «Глубоко в грезе» (Deep in a Dream), слова и музыка Эдди Делейнджа и Джимми Ван Хьюзена, впервые записана оркестром Арти Шоу в 1938 г., вокал — Хелен Форрест.
Там стоял один знакомый стиляга. Белыш Сен-Клер с Чивер-стрит — длинные волосы, брюки с защипами, кустистые брови, вида странного, серьезного и интересного, пяти футов ростом, яркие беспутные круги под глазами.
— О-о, Джин Крупа [8] — безумнейший барабанщик на свете! Я видел его в Бостоне! Это конец всему! Слушьте, парни, вам надо научиться джиттербагу! Смотрите! — Со своим низеньким партнером Дружбаном Курвалем — еще ниже его ростом и неимоверно печальнее, но и блистательнее, в застегнутом на все пуговицы полуприталенном пидже длиной едва ли не с него самого — они схватились за руки, уперлись каблуками в пол, и погнали, и заколотились, показывая нам, как надо джиттербажить.
8
Джин Крупа (1909—1973) — американский джазовый барабанщик и композитор.
Мы, вся банда:
— Потешные вы парни!
— Потрясающие маньяки!
— Ты слыхал, чё он сказал? Шестнадцать блондинок в обмороке!
— Во так пляски —
— А теперь подклеим себе девочек и швырнем прям тебе на диван, малявка!
— Покурим кропалей и станем здоровенными половыми бандитами, малявка! Прикинь?
Белыш познакомил меня с Мэгги:
— Сколько я сам не пытался эту цыпочку сделать! — Я увидел ее — стоит в толпе, несчастная, неудовлетворенная, смурная, неприятно чужая. Полунехотя нас свели вместе и сопроводили на танцевальный пятак рука об руку.
Мэгги Кэссиди — во время оно ее фамилия, должно быть, звучала Casa d’Oro [9] — славная, смуглая, сочная, как персики, — а по ощущениям смутная, как неимоверная печальная мечта —
— Тебе, наверно, невдомек, что это ирландская девушка делает в Новый год на танцах одна, без спутника, — сказала она мне на танцплощадке; я же, тупица, до этого танцевал только один раз — с Полин Коул, моей школьной возлюбленной. («Как она взревнует!» — мысленно радовался я.)
9
Золотой дом (исп.).
Я не знал, что ответить Мэгги, рабски прибил я язык свой к воротам.
— Ой, да ладно тебе — слушай, Белыш сказал, ты в футбол играешь?
— Белыш?
— Нас Белыш ведь познакомил, глупый.
Мне понравилось, что меня обозвали, — будто она моя младшая сестренка —
— Тебя на поле часто подбивают? Моего брата Роя — постоянно, я потому футбол просто ненавижу. А тебе, наверно, нравится. У тебя много друзей. Похоже, они славная компания — Ты знаешь Джимми Нунана из Лоуэллской средней?
Она нервничала — любопытно, трепливо, по-женски; и в то же время вдруг ласкала меня, скажем, в самом начале начал, поправляя на мне галстук; или отбрасывая со лба мои непричесанные волосы; что-нибудь материнское, шустрое, как бы извиняясь. Руки мои сжимались в кулаки, стоило о ней подумать, когда я в ту ночь возвращался домой. Ибо, только созрев, плоть ее круглилась, твердая на ощупь, под блестящим пояском платья; губки дулись мягко, сочно, ало, черные локоны украшали иногда ее снежно-гладкое чело; а с губ срывались розовые ауры, являя все здоровье ее и веселость, семнадцать лет. Она переступала с ноги на ногу с леностью испанской кошки, испанской Кармен; поворачивалась, отбрасывая изобильные волосы быстрыми, понимающими, полными сожаления отблесками; сама драгоценностью вправлялась в зеркало; я же тупо глядел поверх ее головы, чтобы думать о чем-нибудь другом.
— Девушка есть?
— В школе — моя девушка Полин Коул, мы с ней встречаемся каждый день под часами после третьего звонка —
В этой моей новой голове теперь быстрая пробежка Иддиёта до дому — древнее преданье.
— И ты мне вот так сразу говоришь, что у тебя есть девушка!
Поначалу ее зубки показались непривлекательными; под ее подбородком — второй маленький подбородочек красоты, если мужчины по такому подрубаются… этот безымянный подбородок с ямочкой, само совершенство, такой испанский — губка искривилась, зубы со щелочкой, зачарованно и подчеркнуто чувственные, затягивающие в себя губы, поглощающие губы; такие, что вначале видишь жемчужные зубки —
— Ты, наверно, мальчик честный — Ты же канадский француз, правда? На тебя, наверно, все девчонки вешаются, готова спорить, ты будешь пользоваться большим успехом.
Я же должен был вырасти, чтобы только бродить по слякоти в полях; тогда этого еще не знал.
— О, — покраснев, — да не совсем…
— Но тебе же всего шестнадцать, ты младше меня, мне семнадцать —
Она задумалась и покусала сочные губы: душа" моя впервые окунулась в нее, глубоко, в омут вниз головой, потерялась; как утонуть в ведьминском зелье, кельтском, колдовском, звездном.