Механический апельсин
Шрифт:
"До скорого в другой раз, Алекс!" — сказал Биллибой, а Дим только выдал свое старое клоунское ржанье. Водитель дочитал страницу и убрал свою книжку, потом запустил мотор, и они покатили к городу, помахав мне на прощанье — мой бывший другер и бывший враг. Но я так и остался лежать, совершенно измочаленный.
Немного спустя все начало болеть, а потом пошел дождь, совсем ледяной. Не было видно ни льюддей, ни огней какого-нибудь дома. Куда я пойду, без дома и почти без капусты в карманах?
И я заплакал: "Бу-у-у". Потом поднялся и пошел.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Домой,
Здесь было сказано "ДОМАШНИЙ ОЧАГ", и может быть, тут найдется какой-нибудь вэк, кто поможет мне. Я открыл калитку и чуть не скатился по дорожке, заледеневшей от дождя, а потом тихонько и жалобно постучал в дверь. Никто не шел, и я постучал чуть подольше и громче, и тут услышал шум ногеров, идущих к двери. Потом дверь немного открылась, и мужской голос спросил:
— Да, кто там?
— Ох, — ответил я, — пожалуйста, помогите. Меня избила полиция и бросила умирать на дороге. О, пожалуйста, дайте чего-нибудь выпить и посидеть у огня, сэр.
Тут дверь распахнулась, и я у виддил свет, будто бы теплый, и огонь, потрескивавший в камине.
— Входи, — сказал этот вэк, — кто бы ты ни был. Помоги тебе Бог, несчастная жертва, входи и дай на тебя взглянуть.
Я проковылял внутрь, и хотя я вовсе не хотел разыгрывать сцен, братцы, я действительно свалился в изнеможении. Этот добрый вэк обнял меня за плэтшеры и втащил в комнату, где горел огонь, и, конечно, теперь я сразу узнал, где нахожусь и почему надпись на воротах "Домашний очаг" казалась такой знакомой. Я посмотрел на этого вэка, и он смотрел на меня с добротой, и теперь я его хорошо вспомнил. Он, конечно, меня не помнил, потому что в те вольные дни я и мои так называемые другеры, все наши большие дратсинги, забавы и крастинги совершали в масках. Это был небольшой человек среднего возраста, лет тридцати, сорока или пятидесяти, носивший брилли.
— Садись у огня, — сказал он, — а я принесу виски и теплой воды. Ой-ой-ой, тебя сильно били.
И он с жалостью посмотрел на мой голловер и лик.
— Это полиция, — ответил я. — Эта ужасная полиция.
— Еще одна жертва, — сказал он и вроде вздохнул. — Жертва нашего века. Так я пойду и принесу виски, а потом надо немного промыть твои раны.
И он вышел. Я оглядел эту маленькую уютную комнату. Теперь всю ее заполняли книги, да камин и пара стульев, и было как-то видно, что женщина здесь не живет. На столе стояла машинка и набросано масса бумаги, и я вспомнил, что этот вэк был писатель. "Механический апельсин", вот что это было. Странно, но это название застряло у меня в памяти. Однако, я не должен был себя выдать, ведь мне теперь нужна помощь и доброта. Эти жуткие
— Ну, вот и мы, — сказал этот вэк, вернувшись.
Он дал мне выпить стакан стимулирующего, и я почувствовал себя лучше, а потом он промыл царапины на моем фасе. Затем он сказал:
— Тебе надо принять хорошую горячую ванну, я это тебе устрою, а потом ты мне обо всем расскажешь за хорошим горячим ужином, который я приготовлю, пока ты будешь мыться.
О, братцы, я был готов заплакать от его доброты, и он, наверное, заметил слезы в моих глазерах, потому что сказал: "Ну, ну, ну", похлопав меня по плэтшеру.
Так что я пошел наверх и принял эту теплую ванну, а он принес пижаму и халат, чтобы мне было что надеть, все согретое у огня, и вэри поношенную пару туфель. И теперь, братцы, хотя у меня все ныло и болело, я чувствовал, что скоро мне станет лучше. Потом я спустился вниз и увиддил, что на кухне он приготовил стол с ножами и вилками, чудесную большую буханку брота и бутылку "Прима Сос". Скоро он принес еще хорошую яишенку, ломтики ветчины, и готовые лопнуть сосиски, и большие-пребольшие кружки горячего сладкого молочного тшаиа. Было так хорошо сидеть здесь в тепле, за едой, и я понял, что был вэри голоден, так что после яичницы мне пришлось ломоть за ломтем уминать брот с бутером вместе с земляничным вареньем из большого-пребольшого горшка.
— Немного лучше, — сказал я. — И чем я смогу за это отплатить?
— Думаю, что я знаю, кто ты, — сказал он. — Если ты тот, про кого я думаю, дружок, ты попал, куда нужно. Это не твой ли портрет был в утренних газетах? Ты та несчастная жертва этого ужасного нового метода? Если так, тебя послало сюда Провидение. Тебя мучили в тюрьме, потом выбросили вон, чтобы потом мучила полиция. Мое сердце разрывается, бедный, бедный мальчик.
Братцы, я не мог слова вставить, хотя разинул ротер, чтобы отвечать на его вопросы.
— Ты не первый, кто приходит сюда в несчастье, — продолжал он. — Полиция любит бросать свои жертвы на окраине этой деревни. Но это рука Провидения, что ты, жертва иного рода, должен был придти сюда. Да, может быть ты слышал обо мне?
Мне приходилось быть очень осторожным, братцы. Я ответил:
— Я слышал о "МЕХАНИЧЕСКОМ АПЕЛЬСИНЕ". Я не читал его, но слышал о нем.
— А! — сказал он, и его лик засиял, как солце в утренней красе. — А теперь расскажи мне о себе.
— Почти нечего рассказывать, сэр, — ответил я — сама скромность. — Была одна глупая мальчишеская проделка: мои так называемые друзья уговорили меня, или даже заставили ворваться в дом одной старой цыпы — леди, я хотел сказать. Мы не хотели ничего плохого. К несчастью, старая леди так напрягла свое бедное старое сердце, стараясь выбросить меня вон /хотя я был готов и сам уйти/, что потом скончалась. Меня обвинили в том, что я — причина ее смерти. Так я попал в тюрьму, сэр.
— Да-да-да, продолжай.
— А потом меня выбрал этот Министр Низменных или Внутренних Дел, чтобы на мне испытать эту штуку, Лудовико.
— Расскажи мне все про это, — попросил он, жадно наклонившись вперед.
И я рассказал ему все про это. Я много ему рассказал, братцы. Он слушал все это вэри жадно, с блестящими глазерами и раскрытым ротером, а сало на тарелках все застывало и застывало. Когда я кончил, он встал из-за стола, кивая и бормоча: "Хм, хм, хм", собирая со стола тарелки и другие вештши и относя их в раковину для мытья. Я сказал: — Я это с удовольствием сделаю, сэр.