Механический ученик
Шрифт:
— Да что она изменит, ваша машина? — пожимал плечами Любке. — Наивный вы человек! Неужели вы не понимаете, что в Англии и Германии их создатели меньше всего думали об облегчении труда и больше всего о прибылях?
— Ну и пусть их! — отвечал Ползунов. — Не в этом дело. Я, к слову сказать, и машину задумал совсем другую. У них главная цель — откачать воду из шахт, а я придумываю заводскую машину. Моя огненная машина должна служить для всех нужд завода: откачивать воду, двигать мехи, поднимать молот — короче, заменить водяное колесо.
— Не буду с вами спорить, — сказал Любке. — Я ведь
— Да что тут говорить! С той поры, как приехал Андрей Иванович Порошин, мне, по неимению практики к сложению огненной машины, выделили время на занятия с вами и другими искусными механиками да мастерами. Я сделал все необходимые извлечения из Белидора, Леупольда, Шлаттера и других книг. Потом перенёс описания и чертежи огненных машин в свои бумаги. И вот ведь странно, я просто вижу, как много упустили в своих работах по огнедействующей механике знатнейшие учёные мужи! И хотя теория этих машин покрыта великой тьмой, сделать возможно многое!
— Что же странного? — отвечал Любке. — В бытность свою я знал немало европейских учёных, а за их сочинениями слежу и поныне. Так вот, я не сомневаюсь, что по части механики вы не только не уступаете им, но даже во многом их превосходите. Что же касается теории и тьмы, которой она покрыта…
— То здесь у меня есть одно преимущество! — подхватил Ползунов. — Ещё в Петербурге я приобрёл издание трудов господина Ломоносова. И хотя спор о теплоте пусть решают те, кому это положено по должности, я полностью разделяю теорию нашего знатнейшего химика.
— А идею теплорода, таинственного вещества, которое улетает из нагретых тел, вы отвергаете?
— Я механик, и не моё дело спорить с учёными мужами, но в теории теплоты я следую господину Ломоносову. Он же считает, что теплота состоит в коловратном движении нечувствительных частиц, из которых соткано тело.
— Вы, как я смотрю, тщательно изучили Ломоносова, — сказал Любке. — Ну а проект огненной машины составлен?
— Главные механические части машины уже изображены. Но вся хитрость состоит в том, чтобы машина не только откачивала воду из рудных ям, но могла использоваться для всех заводских нужд. Она сможет приводить в движение не один паровой насос, как у Ньюкомена, а несколько разных механизмов. Потому-то мне и надобно наделить её двумя поршнями — чтобы действовала равномерно и непрерывно. И стояла отдельно, как гидравлическое колесо на кузницах Екатеринбурга. Я видел такие кузницы ещё в детстве.
— Какой же из членов машины ещё не изобретён? — спросил Любке. — Кажется, всё уже сделано.
— Вот именно, что кажется! — досадливо произнёс Ползунов. — Самое трудное — впереди. У меня, как я сказывал, два цилиндра. И когда один поршень поднялся до верха, второй стоит в самом низу. Вот тут-то вся закавыка. Надобно сразу в один цилиндр подать студёную воду, чтобы сгустить пар и осадить поршень, а в другой — подать пар, чтобы поршень начал подниматься вверх. И всё это одновременно, механически, с помощью некоего распределителя.
— А как делали аглицкие мастера? — спросил Любке.
— То
— Стало быть, никаких примеров у вас нет, — заключил Любке.
К ним подбежал мальчишка.
— Ваше благородие! — кричал он Ползунову. — Ваше благородие, вам записка от их высокопревосходительства господина Порошина.
Ползунов взял записку, развернул, пробежал глазами.
— Можно было и не тянуть столько лет, — горько усмехнулся он.
В записке Порошин сообщал, что должен срочно отбыть из Барнаула на несколько дней и времени на встречу у него нет. А для Ивана у него безотрадная новость: пришло очередное письмо от Демидова. Сей господин в последний раз сообщал, что ни о каком Клинке он не имеет представления и пишет лишь «из великого уважения к его высокопревосходительству Андрею Ивановичу Порошину. Что же до Невьянской башни, то там подземелий нет вовсе, а слухи о них распускают его враги и завистники».
Иван понял, что никогда больше не увидит Клинка.
Наскоро распрощавшись с Любке, он зашагал домой.
В ту ночь Ползунову приснился страшный сон.
Ему снилась огненная машина, стоявшая на белом, засыпанном снегом поле. Возле неё — почерневшая изба с мёрзлыми окнами. Дверь избы хлопает — и на пороге стоит Стёпка Клинок. Молодой, весёлый. Вот он подходит к машине — и она начинает работать.
Горит пламя в топке, крутятся колёса, поднимаются и опускаются цепи, но что поднимают эти цепи?
Иван подошёл ближе и ахнул: вместо мехов машина раскачивала крышки зияющих чернотой шахт.
— Останови, Степан, — тихо попросил он. — Ты что, не видишь, что происходит? Останови её.
Но Степан только смеялся.
— Ерунда, ваше благородие, — отвечал Степан. — Подумаешь, шахты — экая невидаль! Зато извольте поглядеть на распределитель воды и пара. Как работает, а? Это мой вам последний подарок.
Он взял Ивана за руку и подвёл к машине. И Ползунов вдруг увидел тот самый механизм, над которым ломал голову уже полгода.
На самом верху машины через колесо была перекинута цепь, на которой, как гирьки у ходиков, висели два деревянных бруса. Брусья поднимались и опускались вместе с поршнями машины. Из каждого бруса сбоку торчал железный рог. Этими рогами брусья поддевали и перекидывали в разные стороны перевёрнутый, похожий на серп маятник. Поднялся вместе с поршнем правый брус — перекинул маятник налево, поднялся левый брус — маятник полетел вправо.
— Этот маятник не простой, — говорил Степан. — Он соединён с зубчатым колесом, и оное колесо поворачивается при полном подъёме одного поршня и опускании другого. Сие колесо воздействует на механизм, подающий пар и воду в цилиндры.
— Степан, — сказал Ползунов. — Ведь я во сне. Надо бы зарисовать, запомнить. Забуду ведь.
— Ничего, ваше благородие, запомните, — уверил Степан и прыгнул в шахту. — Прощайте!
— Стой! — завопил Иван, схватив какой-то рычаг.