Механическое пианино
Шрифт:
– Видно, не слишком-то много было у них этих ценностей, иначе они не оказались бы здесь.
Это окончательно взбесило Пола. Тонкий механизм, который удерживал его от того, чтобы причинить ей боль, отказал.
– Но ведь если бы не случайность, тут именно и было бы твое место.
– Пол! – Она разразилась слезами. – Это нечестно, – сказала она совершенно убито. – Это совсем нечестно. Не знаю, зачем тебе это понадобилось.
– Плакать тоже нечестно.
– Жестокий ты, вот ты какой – просто жестокий. Если ты хотел причинить мне боль, то можешь себя поздравить –
– Олигомеоррея, – сказал он.
Она недоуменно заморгала.
– Это что такое?
– Олигомеоррея – это то, что было у тебя и чего у других не было. А означает это – задержка менструаций.
– И как это ты умудрился заучить такое слово?
– Я нашел его в словаре через месяц после нашей женитьбы, и оно как-то запало мне в голову.
– О! – Анита густо покраснела. – Ты сказал уже достаточно, вполне достаточно, – с горечью произнесла она. – Если ты не повезешь меня домой, я пойду пешком.
Пол пустил машину на всю катушку, с каким-то дикарским наслаждением вслушиваясь в скрежет шестерен коробки скоростей, и повел ее обратно через мост на северный берег реки.
Когда они достигли середины моста, он все еще был разгорячен и взволнован стычкой с Анитой. Когда же они добрались до охраняемого автоматами пространства подле Айлиумских Заводов, разум и угрызения совести взяли в нем верх.
Это его столкновение с Анитой было совершенно неожиданным. И никогда они не вкладывали в свои распри столько желчи. И что самое удивительное, Пол на этот раз был нападающей стороной, а Анита чуть ли не жертвой. Смущенно пытался он восстановить в памяти ход событий, которые привели к этой стычке. Но не смог.
И до чего же бесполезной и ненужной была эта борьба! Под горячую руку, под влиянием момента он наговорил ей таких вещей, которые, несомненно, должны были причинить ей боль, а это, в свою очередь, могло заставить ее возненавидеть его. А ему вовсе этого не хотелось. Ей-богу, он совсем не хотел этого. И надо же было, чтобы он довел ее до такого состояния именно в тот момент, когда намеревался посвятить ее в свои планы.
Сейчас они проезжали мимо дорожки для гольфа. Через несколько минут они будут дома.
– Анита…
Вместо ответа она включила радио и нетерпеливо вертела тумблер, ожидая музыки, по-видимому, для того, чтобы заглушить его слова. Радиоприемник не работал уже многие годы.
– Анита, послушай. Я люблю тебя больше всех на свете. Ей-богу, я страшно сожалею о том, что мы наговорили друг другу.
– Я не сказала ничего похожего на то, что ты сказал мне.
– Из-за этого я готов просто вырезать себе язык.
– Только не пользуйся нашими чистыми кухонными ножами.
– Получилось все очень глупо.
– Ну что ж, наверно, я глупа. Ты проехал наши ворота.
– Я знаю. У меня есть для тебя сюрприз. Ты увидишь, как сильно я тебя люблю и насколько глупой была эта наша с тобой стычка.
– Спасибо, на сегодня с меня уже довольно сюрпризов. Поверни, пожалуйста,
– Этот сюрприз стоит восемь тысяч, Анита. Ты все еще настаиваешь на том, чтобы я повернул?
– Ты думаешь, что меня можно купить? – сердито проговорила она, однако выражение ее лица смягчилось в ответ на вопросы, которые она сама задавала себе: «Что же это может быть? Неужели? Целых восемь тысяч долларов».
Пол немного успокоился и, откинувшись на сиденье, наслаждался ездой.
– Твое место не в Усадьбе, милая.
– А черт его знает – может, именно там.
– Нет, нет. В тебе есть что-то, чего никакие проверки и никакие машины обнаружить не в состоянии: у тебя художественная натура. И это одна из трагедий нашего времени – то, что машины не могут определить именно это качество, понять его, развить его и проявить к нему сочувствие.
– Это именно так, – грустно сказала Анита. – Это так, так.
– Я люблю тебя, Анита.
– Я люблю тебя, Пол.
– Погляди! Олень! – Пол включил дальний свет фар, чтобы осветить животное, и разглядел капитана Команды Зеленых, все еще трусившего рысцой, однако теперь уже окончательно выбившегося из сил. Ноги Шеферда передвигались слабо и нерегулярно, а тапочки мокро хлюпали по мостовой. В глазах его не отразилось ничего: он их не узнал и бессмысленно продолжал плестись вперед.
– С каждым шагом он забивает гвоздь в крышку моего гроба, – проговорил Пол, прикуривая новую сигарету от предыдущей.
Через десять минут он остановил машину и, обойдя вокруг, открыл дверцу Аниты и нежно предложил ей руку.
– Язычок щеколды на месте, дорогая, и открывает нам новую и более счастливую жизнь.
– Что это означает?
– Увидишь. – Он подвел ее по темной дорожке, как по тоннель, стены и свод которого составляли кусты сирени, к двери низкого маленького дома. Он взял руку Аниты и положил ее на язычок щеколды. – Нажми.
Она, забавляясь, нажала. Щеколда за дверью подскочила, и дверь распахнулась.
– О! Ох, Пол!
– Это наше. Это принадлежит Полу и Аните.
Она медленно вошла, голова ее поникла, а ноздри расширились.
– Это настолько великолепно, что я просто готова заплакать.
Пол торопливо осмотрел, все ли приготовлено как надо для чудесных часов, которые им предстояло тут провести, и обрадовался. Мистер Хэйкокс, по-видимому, в приступе самоуничтожения отдраил все. Исчезли пыль и грязь, остался только чистый мягкий налет времени на всем: на оловянной посуде над камином, на ящике вишневого цвета старинных часов, на черном кованом железе очага, на ореховом дереве и серебряной инкрустации приклада длинного ружья, висящего на стене, на жести керосиновых ламп, на теплом вытертом кленовом дереве стульев. А на столе, в центре комнаты, были приготовлены два стакана, кувшин, бутылка джина, бутылка вермута и ваза со льдом – все это в мягком освещении комнаты выглядело тоже довольно архаично. А помимо всего этого, были еще два стакана цельного свежего молока с фермы, свежие крутые яйца с фермы и свежая жареная курица тоже с фермы.