Механизм Времени
Шрифт:
Будь со мною орудийная батарея и приличный запас картечи, я бы, конечно, заинтересовался публикой. Обычный комплект: мегеры-вязальщицы со спицами на изготовку, за ними – густые ряды безработных, получающих за «общественную активность» иудины полфранка в день; на галерке – мальчишки.
Растет смена...
Репортеров я не заметил и обиделся. Я, конечно, не Дантон, но... Хоть бы одного прислали! И пахло в прибежище Справедливости какой-то дрянью. Проветривать зал не спешили.
– Вали к своей шайке! Шевели кюлотами!
Толчок
Скамья подсудимых – длинная узкая лавка, окрашенная в черный цвет – оказалась полупустой. Председатель считал необходимым абонировать не менее сотни мест для клиентов. Он погорячился – нынешнее заседание не собрало и трех десятков. Бегло рассмотрев товарищей по несчастью, я рассудил, что если они и шайка, то не моя. Такие же голодранцы, как толпа в зале. Двое прилично одеты, остальные – из трущоб Сент-Антуана.
Сливки сняли, пошел обрат.
Я присел возле тихого, равнодушного ко всему старика в рабочей блузе, хотел крикнуть председателю, чтоб начинал, и лишь тогда вспомнил о моем странном спутнике. Я-то здесь, а он, простите, где?
Филон исчез.
Пуговица в моем кулаке стала горячей. Я едва не выронил ее. Случайно глянул налево, где возвышалось председательское кресло – и обмер. Алхимик-фальшивомонетчик о чем-то беседовал с самим гражданином Д. Филон объяснял, председатель слушал с вниманием.
Кивал, скотина.
Вспомнив совет, я не стал удивляться. Напротив! Что тут удивительного? Ворон ворону глаз не выклюет. Якобинец Филон, заглянув по служебным делам в Консьержери, вернулся к многотрудным обязанностям мироподжигателя.
Мне захотелось жить, как никогда.
Пуговица заледенела.
– Р-разрешите?
– Разрешаю, – вздохнул я, пропуская очередного бедолагу. Долговязый, тощий, в черном рединготе, с огромной трехцветной кокардой на шляпе. Удивила не кокарда (мало ли кого волокут в Трибунал?) – лицо. Человек выглядел так, словно под ним разверзлась пропасть. Подошвы скользнули по предателю-камню, в ушах засвистел ветер, и он падает, падает, падает...
– Все... Все виновны! Все!..
Безумный взгляд, отчаянный шепот. Дрожащие пальцы сплелись мертвым узлом.
– Здесь виновны все, включая колокольчик Председателя!
Моя челюсть отвисла. Я узнал долговязого. Не поверил, протер глаза – он! Антуан Фукье-Тенвиль, Общественный обвинитель. Рядом со мной, господинчиком и клиентом «национальной бритвы». Впрочем, изумление быстро схлынуло. Революция – свинья, жрущая своих детей. Камилл Демулен сказал, не кто-нибудь! Хотелось спросить у гражданина Фукье, хорошо ли ему сидится, но помешал осужденный им колокольчик.
– Именем Французской Республики, единой и неделимой! Революционный Трибунал начинает очередное заседание...
Я задремал и промолчал в ответ на сакраментальное «Признаете ли свою вину?». Кажется, зал остался не слишком доволен, взорвавшись
– Слово представляется Общественному обвинителю...
Фамилию я прослушал, затем, опомнившись, воззрился на сидевшего рядом экс-инквизитора. Тот не шевелился. Любопытство победило, и я перевел взгляд на трибуну.
...Филон!
Серьезный, важный, насупленный. Сюртук застегнут под горло. Одной, нижней, пуговицы не хватает – оторвана с мясом. На шляпе – кокарда, на груди орден: белый крест под золотой короной. Я моргнул, не веря. Корона?! Это уже перебор!
Навалилась духота. Воздух запекся горькой гарью.
– Граждане! Революция под угрозой!..
Зал привычно взвыл. Едва не взвыл и я, осознав безумие происходящего. Орден – пустяк, хотя и за меньшее лишались головы. Но Общественный обвинитель – правая рука Робеспьера, его не меняют после милой беседы с Председателем!
И на кого? – на ясновидца из «Тысячи и одной ночи»!
– ...Мы с немалым трудом избегли самой большой опасности, какая когда-либо угрожала свободе. Соучастники страшного, чудовищного заговора разоблачены. Возмущение преступников, объятых страхом перед законом у подножия правосудия, раскрывает тайну их нечистой совести!
Филон нес привычную ахинею. А я понимал, что поспешил с осуждением. Все шло невпопад у «подножия правосудия». Дружок Робеспьера сидит на скамье подсудимых, арестант с «чердака» морочит головы гражданам санкюлотам...
Дышать стало легче.
– ...Их отчаяние, их ярость указывают, что добродушие, которым они прикрывались, было лицемерной ловушкой, расставленной Революции. Свобода не отступит перед врагами; их союз разоблачен. Они уже мертвецы! Смотрите, граждане, у них нет голов!..
Вопль сотряс стены. Зал вскочил, надрываясь:
– Нет голов! Мертвецы! Слава Республике!..
Я коснулся пальцами шеи, затем – для пущей верности – изучил внешность соседей. Кто-то из нас явно ошибался. Раздался стон. Гражданин Фукье-Тенвиль схватился за виски, замычал, как бык, оглушенный обухом топора; начал сползать на пол.
– Слава Республике! Смерть врагам! Смерть!..
– Слушайте меня!..
Громовой голос рухнул с небес. Зал окаменел, превратясь в единую трепетную массу.
– Смерть? – спросил у публики Филон, наклонившись вперед. – Да, смерть! Но смерть – ничто, лишь бы восторжествовала Революция. Близок день славы, день, когда навсегда будет упрочена общественная свобода. Хотите ли вы этого? Спрашиваю – хотите?!
– Да! – слитно выдохнули сотни уст.
– Готовы ли вы отдать за это жизнь?
– Да! Да! Да!!!
Пуговица в руке раскалилась, наверное, добела. Сцепив зубы до хруста, я еле удержался, чтобы не разжать пальцы. Кровь Христова! Никак они взаправду собрались умирать?