Механизм Времени

Олди Генри Лайон

Прямая дорожка в больницу Кошен, и дальше – на кладбище Монпарнас.

Он безумие принес,

В нашу компанию, к Маржолен,

Он безумие принес,

Гей, гей, от самой реки...

В глазах злобного двойника Шевалье увидел свое отражение. И не узнал себя. Черные кудри вьются, закрывают уши. Запали, как от голода, щеки. Высокие скулы, нервные дуги бровей. Длинный, тонкий нос с трепетным изгибом ноздрей. Бледен, худ, изможден – боже мой! – как из зеркала, из глаз убийцы на Огюста смотрел...

«Доказательство

нуждается в некотором дополнении. У меня нет времени».

...Эварист Галуа, мертвец-математик.

– Кто ты? – уже ничего не понимая, спросил Шевалье у двойника. – Если я – Галуа, то кто же ты? Кто ты такой, мерзавец? Признавайся! Наемник, негодяй, палач под личиной! – кто ты?! кто?..

«У меня нет времени», – ответил выстрел.

4

– Кто ты? Признавайся!

– Оставьте его, Шевалье! Он уже все сказал!

– Кто ты?!

– Дебрэ, он его зарежет! Помогите мне растащить их...

– Да-да, Бошан, конечно...

– Отвечай! Или я разрежу твой лживый рот!

– Шевалье, вы сошли с ума!

– Ты знаешь, что такое «севильский поцелуй»? Моя наваха объяснит...

– Дебрэ, да что же вы стоите!..

– Я уже сознался! Я – агент! Агент полиции! Уберите нож, идиот...

– Ты – убийца! Ты убил Галуа!

– Нет!

– Да!!!

– Да нет же! Меня спугнули! Я не дошел до пруда!

– Шевалье, опомнитесь!

Хрустальные колокольчики смолкали, отпуская рассудок из цепких, колючих объятий. Исчез и скрежет. Никаких снежинок-шестерней. Растаял сугроб. Болел живот, словно там ворочалась пуля.

«Дуэль! – вспомнил Шевалье. – Моя дуэль!»

Ужас раскаленной иглой пронзил сердце. Пока ты, братец, страдал видениями, д’Эрбенвиль изловчился и воткнул тебе, беззащитному, кинжал в брюхо. С бретера станется. Спеши на тот свет, торопись, несчастный!.. твой приятель Эварист Галуа не успел далеко уйти – догонишь...

Сосредоточившись, Огюст почувствовал, что зрение возвращается к нему. Чье-то лицо – искаженное страхом, залитое кровью – маячило внизу, совсем рядом. Казалось, невинная мадемуазель, опрокинутая навзничь злодеем-насильником, вдруг сообразила, что это не пьеса господина Дюма, а пруд в глуши.

Кричи – не кричи, никто не услышит...

– Д’Эрбенвиль? Это вы?

– Я! Не режьте меня, умоляю...

Огюст убрал наваху. Раньше ее острие упиралось д’Эрбенвилю в ямочку на верхней губе. Как бретер умудрялся что-то отвечать в такой ситуации, оставалось загадкой. Валяясь на траве, коленом Пеше упирался в живот противника, безуспешно стараясь оттолкнуть навалившегося сверху Шевалье.

Так вот почему болит живот...

– Агент полиции, – с брезгливостью сказал Люсьен Дебрэ. – Кто бы мог подумать...

Чиновник явно жалел, что вызвался секундировать отпетому подлецу. Государственные служащие, в особенности – сотрудники министерства внутренних дел, по странной иронии судьбы ненавидят полицейских агентов в сто раз больше, чем остальные французы.

Дебрэ

не был исключением.

– Не марайте руки, Шевалье. Он признался. Двойной предатель – сдавал префекту полиции и республиканцев, и монархистов. Какая разница, чьей шкурой торговать? Лишь бы хорошо платили...

– Нет! Он должен подтвердить, что убил Галуа. При свидетелях!

Слезы текли по щекам бретера, смывая подсохшую кровь. Д’Эрбенвиль обмяк, утратив волю к сопротивлению. Из дерзкого аристократа вынули стержень, оставив вялую размазню гнить у пруда – прошлогодняя листва, вчерашний снег.

– Я хотел его убить!.. Мне велели... Но я не смог!

– Только не говорите, что в вас проснулось милосердие!

– При чем тут милосердие? Я ехал верхом, по дороге на Бьевр... когда я сворачивал к пруду, меня догнал Дюшатле... Вы знаете Дюшатле?

– Знаю. Дальше!

– Завязалась ссора. Он сказал, что в курсе, на кого я работаю. И лично прикончит меня, если я хоть пальцем трону вашего Галуа! Это бы меня не испугало, но он пригрозил разоблачением...

– Короче!

– Я повернул назад, в Париж. Губить себя из-за щенка...

– Врете!

– Можете отрезать мне язык, но это – правда...

Шевалье встал. Закрыл наваху, сунул за пояс. Все потеряло смысл. Д’Эрбенвиль не врал. Последняя ниточка, ведущая к смерти друга, оборвалась. Если, конечно, не считать за версию бред, затуманивший рассудок во время дуэли. Снежинки, двойник, колокольчики... На всякий случай он прислушался.

Тихо-тихо, еле-еле; в глубине пруда...

Тело друга он принес,

В нашу компанию, к Маржолен.

Своего дружка принес,

Гей, гей, от самой реки...

5

Бошан подвез его на фиакре. В экипаже они о чем-то говорили. Кажется, о политике. И о женщинах. Газетчик вдруг хлопнул себя по лбу:

– Совсем забыл! У меня для вас есть книга! Господин Тьер передал...

В книге лежала записка от гномика:

«Если хочешь, возвращайся к себе. Засады нет. Тебя не ищут. Почему – не знаю. Ним – дырявая бочка, дуракам везет...»

Дальше разговор не клеился. Фиакр свернул к Ситэ. Шевалье распрощался и вышел, желая пройтись. Домой, домой, прочь от опротивевшего особняка Де Клер! Хотелось собраться с мыслями в привычной обстановке, не чувствуя себя обязанным госпоже Вальдек. Увы, мысли собираться решительно не желали. Разбегались тараканами, прятались в щелях рассудка. Самые наглые принимали вид мудреных уравнений, дразнясь множеством переменных, – и никак не решались.

Ни в радикалах, ни иным способом.

Комната, знакомая до мелочей, плыла перед глазами. Он отыскал початую бутылку анжуйского, плеснул вина в бокал, выпил залпом. Во рту остался вялый, слегка терпкий привкус. Проклятье! Он видел смерть друга! – роковой выстрел. И видел стрелявшего: желтозубого Огюста Шевалье! Стрелок и цель в одном лице... В двух? в трех лицах?!