Механизм жизни
Шрифт:
Не то что в лаборатории Лю Шэня, припомнил он. Там даже иероглифы не везде имелись. Восточная мудрость – дело хорошее, но европейский аккуратизм нам привычнее. Отобрав четыре растворителя – ацетон, двууглеродистый водород, [19] винный спирт и эфир, – Эрстед принялся рассыпать по кюветам сухой ксилоидин.
Услужливый Никита сунулся было с подсвечником – глазки! глазки поберегите, сударь! – но наткнулся на бешеный взгляд датчанина и шарахнулся прочь, едва не опалив себе бороду.
19
Двууглеродистым водородом
– Куда с открытым огнем?! – зарычал на слугу Андерс, превратившись из душки-ученого в разъяренного полковника Вали-Напролом. – Смерти нашей хочешь?!
– Никак нет-с, вашбродь! – бедняга аж взопрел. – И в мыслях не имел!..
– Запомните, любезный, – остыв, датчанин похлопал слугу по плечу. – С огнем к этим жидкостям лучше не соваться. Если их пары вспыхнут – выскочить не успеем!
Он обернулся к Гамулецкому.
– Сразу видно, Антон Маркович, что вы занимались больше механикой и физикой, нежели дурно пахнущей матушкой-химией. Как мастерская ваш подвал неплох. Но как химическая лаборатория… Ваше счастье, что на воздух не взлетели, вместе с домом. На будущее я бы рекомендовал подыскать более приспособленное помещение… Ладно, продолжим.
Поначалу Эрстед хотел ограничиться четырьмя составами на основе чистых растворителей. Но, сделав смотр ряду кювет, выставленных старательным Никитой, – точь-в-точь корабли на параде! – он вдруг усмехнулся. Давно мы как следует не экспериментировали!
– А ну-ка, дружок, принеси мне еще канифоли и воску. И ружейного пороху. Только смотри не подожги! – он погрозил Никите пальцем. – Вас, Антон Маркович, не затруднит записывать составы, которые я стану диктовать? Буду признателен. Да, и передавайте мне бумажки с записями…
Выставив перед собой шесть мерных стаканчиков, он глянул пару на просвет: хорошо ли вымыты?
– Итак, записывайте: кювета номер один. Ксилоидин – две мерки, ацетон – полторы жидкие унции. Кювета номер два: ксилоидин – две мерки, спирт винный – полторы унции. Кювета номер три…
Четверть часа, и от воздуха в подвале осталось одно название. От гремучей смеси паров слезились глаза, першило в горле и кружилась голова. Гамулецкий от греха подальше перебрался в мастерскую, где при свете жирандоля писал на верстаке под громкую диктовку варяга. Отчаянно чихающий Никита, прикрывая лицо платком, бегал от хозяина к мучителю с готовыми записками, которые Эрстед подкладывал под кюветы, дабы не запутаться в составах. Одному лишь полковнику Вали-Напролом, казалось, все было нипочем. Раскрасневшись более от научного азарта, нежели от эфира с ацетоном, он продолжал наполнять кюветы и орудовать шпателями, перемешивая содержимое.
Работать приходилось в полутьме, считай, на ощупь, опасаясь придвинуть подсвечник ближе. Он и так изрядно рисковал, но остановиться не мог и не желал.
– Двадцатая кювета! Три мерки ксилоидина, полторы унции ацетона, пол-унции эфира, унция спирта, три мерки пороху и две щепотки канифоли. Ф-фух, это последняя! Записали? Давайте сюда, и пойдемте-ка на улицу! Пусть сохнет…
2
Когда они выбрались из подвала, фокусник трупно-зеленым цветом лица напоминал восставшего покойника.
Хозяин с ехидцей поглядывал на гостя:
«Что, боялись, я заставлю себя уважать? [20] Не дождетесь!»
Сам Эрстед надышался ядовитой дрянью куда сильнее Гамулецкого, но старался не подавать виду. Если уж старик так держится, нам и подавно грех давать слабину. От нюхательной соли он отказался, но поданной Никитой еде – пирогу-рыбнику, мясной кулебяке и соленым груздям – отдал должное. Как и смородиновой настойке, которую хозяин всячески рекомендовал. Откушав с немалым удовольствием, Эрстед убедился: иллюзионист знает толк не в одних китайских чаях да хитроумной машинерии.
20
Заставить себя уважать – идиома, близкая к «сыграть в ящик», «дать дуба» и пр., то есть умереть. Ср. ироническое у Пушкина в «Евгении Онегине»: «Он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог».
Два часа пролетели стрелой. Вставая из-за стола, полковник был готов к дальнейшим подвигам.
– Спускаемся? Думаете, времени прошло достаточно?
– Уверен. Все органические растворители, которые я использовал, весьма летучи. По крайней мере предварительные результаты будут видны.
В подвал спускались с опаской. Эрстед распорядился, чтобы Никита с подсвечником шел позади всех. Едва, мол, махнут тебе рукой – замри на месте и дальше не суйся. Однако страхи оказались напрасны. Вонь в подвале ощущалась, но вполне терпимая. Можно дышать, не боясь грохнуться в обморок.
– Ну-ка, поглядим…
Картина в большинстве кювет не слишком вдохновляла. Желто-белесая жижа, точь-в-точь моча больного диабетом, еще не посетившего лечебный курорт в Лугачовице, – или жалкий осадок под слоем мутной жидкости.
– Теперь мы знаем: ксилоидин в двууглеродистом водороде не растворяется, – констатировал неунывающий Эрстед, сверившись с записками. – Зато смеси растворителей…
– А это что такое? – Гамулецкий стоял в дальнем конце стола, у последних номеров. – Смотрите, Андерс Христианович!
И, прежде чем датчанин успел его остановить, проворно запустил руку в кювету.
– Побойтесь Бога, Антон Маркович! Зачем же руками хватать?
Неугомонный старик виновато потупился:
– Привычка. Все надо на ощупь попробовать…
– Хорошо, что там не было кислоты или щелочи. Обожглись бы, – ворчливо выговаривал ему Эрстед. – Кстати, а где образец?
Он уставился на кювету, испачканную черной грязью. За исключением нее, кювета была пуста.
– У меня в руке, – тоном удачно напроказившего мальчишки сообщил восьмидесятилетний фокусник. – По консистенции напоминает сырую глину. Мнется, лепится… и сохнет прямо в пальцах. Вот, извольте взглянуть.
Гамулецкий продемонстрировал кругляш неправильной формы. Более всего тот напоминал крупную сливу, черную от спелости.
– Хм… любопытно… – забыв о наставлениях минутной давности, датчанин в свою очередь ткнул в кругляш пальцем. На образовавшуюся вмятину он воззрился, как Моисей на пылающий куст. – Говорите, быстро высыхает?
– Совершенно верно, голубчик.
– Если не возражаете, помните его еще чуточку. Глядишь, скорее застынет. Тогда и увидим, что у нас получилось.
Не сговариваясь, оба естествоиспытателя опустили глаза на листок бумаги, где были перечислены компоненты «сливы».