Мехмед Синап
Шрифт:
— А! — произнес Кара Ибрагим, пригнувшись к узенькому окошку. — Однажды их уже помиловали, мерзавцев. Вот, слушайте: «Они полагают, что если лицемерно будут просить моей высочайшей царской милости, то их помилуют. Однажды они уже это сделали хитростью и обманом, и им были прощены их преступления...»
— Тю! — перебил себя Кара Ибрагим. — Султан, султан, есть ли у тебя мозги в голове?..
И он прикусил губу от досады при мысли, что и на сей раз разбойники могут вывернуться. Потом продолжал:
— «...и теперь, как видно, в благодарность за мое государево великодушие,
— Тц-ц-ц! — причмокивал языком Метекса; заразившись страхом Кара Ибрагима, он молчал или только поддакивал. — Какие времена... какие черные времена!..
— Постой, постой, слушай дальше, — остановил его мягким жестом Кара Ибрагим: «Уже в первый день высочайшего помилования они хищной стаей налетели и вторично наводнили города: Хасково, Султан-эри, Гюмюрджину, Чечлиян, Аху-Челеби, Энидженскую гору и часть неврокопской равнины до города Неврокоп. А указанная Энидженская гора со всех сторон захвачена этим неистовым сбродом».
Да! Это были не игрушки, а бунт, истинный бунт против власти султана, за какую-то новую власть, которую голодные толпы противопоставляли в своем воображении султанской!
Жить без султана! Без визирей! Трое агентов власти недоумевали, как же возможно, чтоб не было султана, заптиев, сборщиков податей, — да ведь это значило бы, что наступил конец света... В дальнейшем падишах раскрывал перед своими чиновниками плачевное положение государства, стоящего перед судом своих угнетенных подданных...
— «Всюду, где они проходили, они все превращали в прах и пепел огнем и мечом, жгли, убивали, грабили. Кроме того, эти разбойничьи орды окружили и начали нападать и на города Гюмюрджину, Димотику, Фелибе и Пазарджик-бей».
Приостановив чтение, Кара Ибрагим вопросительно скрестил руки на груди. Потом сказал:
— Это, господа, истина! Нечего закрывать на нее глаза.
— Слушай, Ибрагим-ага, — сказал Дели Софта, — можем ли мы оставить села без защиты, взявшись преследовать бездельника Синапа и его людей? Не дело ли это султанского войска?
Кара Ибрагим промолчал. Он видел, что Дели Софта прав, но его ревностное полицейское сердце было неспокойно.
2
Оставшись в одиночестве, Кара Ибрагим отправился в старый конак, на широком дворе которого толпились люди — ахряне и райя, которые должны были защищать село в случае набега разбойников. Он учил их военному строю, искусству, которому сам учился в армии, а позднее в качестве разбойничьего главаря... Действительно, он отличился и дослужился до чина юзбашии, ротного командира, и, как человек заметный и богатый, получил пост начальника нахии с определенной задачей: охранять Станимак и Пловдив от нападений разбойников.
— Ты человек как раз для этого дела, — говорил ему вали-паша. Ибо Кара Ибрагим действительно внушал доверие: высокий, со строгим лицом, обросшим мягкой и короткой бородой, в кафтане с позументами и штанах в обтяжку. Мужчина не первой
Он сел на треногий табурет посреди двора и, вытащив послание султана, начал читать взволнованно и с чувством:
— «Поелику эти разбойничьи шайки и их вожаков не образумили слова и наставления; поелику они не могут видеть собственными глазами божьей мести и своей гибели, — объявляю, что сии проклятые разбойники, как губители государства и мирной райи, безусловно будут преданы истреблению».
Кара Ибрагим копался пальцами в своей бороде и думал. При мысли о бедствии, постигшем державу падишаха и растущем из года в год, сердце его забилось сильнее.
Подав знак рукою, он приказал привести к нему солдата, носившего письмо Синапу.
— Ты Капаран чауш [27] ?
— Я, эфенди.
— Ты носил письмо к этому негодяю Синапу?
— Да, эфенди.
Чауш смутился. До сих пор его не расспрашивали, а теперь вдруг... о письме. Кара Ибрагим воскликнул злобно:
27
Сержант.
— «Я, эфенди, да, эфенди...» Чего ты трясешься? Не вешаю же я тебя! Ты помнишь, какой дорогой шел?
— Дороги не знал, расспрашивал путников и помаленьку добрался до Ала-киоя.
— Не встречались ли тебе вооруженные люди, не спрашивал ли кто тебя, чего ты ищешь?
Сержант теперь вспомнил, что ему действительно попадались люди, ахряне, расспрашивали и провожали дальше. Кто они были, — он не поинтересовался. Кара Ибрагим долго смотрел на него и с сожалением вымолвил:
— Ты думаешь, что это были прохожие, возчики... И откуда тебе догадаться с твоей пустой головой, что это были верные люди разбойника? Ну, а когда ты добрался, что ты видел?
— Ничего. Люди занимаются полевыми работами, молотят.
— Другого ничего не видал?
— Чего другого, эфенди?
— Не понял ли ты, что вступаешь во вражий край? Не заметил ли ты, что не видно ни одного слуги царя?
— Вооруженные были, но все помаки и райя.
— Ну? И это тебя не удивило?
— Я думал, что они султаном поставлены. Как же нам знать государевы помыслы?
— В этом ты прав. А тот, вельможа, сошел ли к тебе? Спрашивал ли тебя о чем-нибудь?
— Нет, эфенди, меня он не позвал. Стража звала меня, чтоб накормить, но ведь со мной были харчи, и я не пошел.
— Хорошо сделал. Только откуда ты такой болван, что у тебя ничего не узнаешь? Хоть бы дорогу запомнил, чтобы не плутал, как овца, если я пошлю тебя в другой раз! Ну, ступай!
Кара Ибрагим задумался. Но не о Синапе думал он. Синап — не единственная забота падишаха. Еще и другие разбойники вроде него рыщут по Румелии; падает сила османов! Эта мысль кольнула его, как ядовитое жало осы, от нее вскипела в нем кровь. Он вспомнил и слова Дели Софты, что рыба начинает гнить с головы. Нет, ему не хотелось верить, что великий диван слабеет, что ислам погибнет...