Мелкий собственник
Шрифт:
Но он не все слышит, что они говорят, даже старается не слушать: все равно уж теперь не будет у него ни зайца, ни коня, ни парохода... Но зато они не найдут Кати! Куда им ее найти!
Колька не может даже и представить, как это сразу могло собраться такое множество людей в одно время, все сразу. Он не знает, что люди, как муравьи: сбегаются - разбегаются, сходятся - расходятся. Он не знал, что в домике садовника Ивана Николаича работал Илья; что когда он услышал по соседству, у сиделки, рыдания Нади и узнал, по какой причине это, - он вспомнил про потерю своего
Колька не слышал, сколько торжества было в голосе Ильи-плотника, который крикнул, подходя к дому:
– Вон он, и ватерпас нашелся!.. Ну что, не говорил разве я?
Он вытирал ватерпас фартуком, вертел его так и этак и приговаривал:
– Дивно, как еще не расшиб!.. Этому народу долго ли?.. Кирпичом трахнул, и есть!.. А его теперешнее время, ватерпас-то такой, - где его купишь?.. Теперь и напильники продают, - маленькие, по восемь гривен, только-только один раз пилу направишь, ну и бросай...
Не слышал Колька и того, с какой укоризной говорил садовник:
– Выходит, значит, это не мальчик у вас растет, а настоящий похититель!.. Потому что порядочный мальчик...
– Обождите! Вы после скажете!
– он должен получать наставления от родителей своих, - вот что!.. А вы, значит, ему никаких нотаций не читаете, - обождите, дайте сказать!
– и будете вы с ним потом плакать... Я вам истину говорю!
Иван Николаич и не очень стар, - лет сорока пяти, - но он высокий, медлительный, чернобородый, с толстым, как сазан, носом, и важности необычайной.
– С пароходом еще благородно обошелся, - добавляет он задумчиво, - а вот коню ушки, конечно, пообломал!.. Ведь это порча вещи, - обождите!
Но и сиделка, мать Нади, не дает ничего сказать Фекле.
Она нападает яростно, потому что кролик Нади нашелся, вот он, - факт налицо, - но где же кукла?
– Если вы мне сейчас же не разыщете куклу, то я... я... я и не знаю, что сделаю!.. Я и не знаю, что сделаю!..
– наседает она.
Голос у нее звонкий, визжащий, талия тонкая, муравьиная, и она сгибается и выпрямляется, сразу, без всяких усилий, - и блещет, блещет очками.
– Колька-а!..
– кричит мать в кусты.
– Колька, иди до дому!.. Ох, и бить буду!..
А ей, Надиной матери, говорит осторожно, улыбаясь одними глазами:
– Разве ж оно придет теперь?.. Оно теперь забежит на край света прямо! А как он через эту куклу паршивую пропадет?.. На-ку-пают чепухи всякой кукол!.. Вот уж остатки буржуазии!.. А через эту куклу мальчишка пропадать теперь должен? По-вашему, так?
– Конечно, нотацию, - справедливые ваши слова, Иван Николаич, - говорит тем временем отец Кольки.
– Однако что поделаешь? Природа, она преодолевает натуру, - вот!
Оттого, что он нес в гору тяжелый узел с бельем, у него из слабой узкой
– Мне до вашего мальчишки нет дела и до вас тоже!
– кричит сиделка. Белье себе я сама стираю!.. Мне есть дело только до куклы, которую, если хотите знать, я и не покупала, - да здесь такую и не купишь, - а подарила мне больная одна за мой труд каторжный, бессонный, если хотите знать!.. "У вас есть, говорит, дочка - девочка?" - "У меня есть, говорю, маленькая дочка - девочка".
– "Так вот это ей, говорит, от меня подарок за ваш каторжный труд ночной!.."
Из-под очков на желтые щеки выползают у нее слезы, но тонкая талия все разгибается - сгибается, разгибается - сгибается, точно она делает гимнастику.
– Что вы ко мне с той куклой пристали?
– начинает кричать и Фекла.
– И очи мои той куклы не видели. Где ж она, эта кукла, быть может, когда ее нет?
– А я аж давно от Жени своего слышу, - медлительно продолжает о своем Иван Николаич, сверху вниз уставясь в морщинистое лицо Савелия с очень большими глазами.
– Зря на цыганку думаете, будто она это взяла, обождите... И после цыганки пароход мой у меня никак двое сутков был...
– А чего лестница на чердак стоит?.. Ты ставила?
– не слушая, спрашивает у жены Савелий.
– Какая лестница, - отвяжись ты, хвороба!.. Лежала себе лестница, где и счас лежит!..
– Однако стоит...
И тут же как-то сами собой тонкие, в серых брюках, ноги плотника Ильи задвигались к лестнице, и вот уж, завернувши фартук, попробовав руками, выдержит ли, - лезет Илья на чердак и бормочет:
– Стамеску еще одну я где-й-то посеял, - хорошую стамеску, - нонче такой не найдешь... Не иначе, как тут у него склады...
Фекла кричит неистово:
– Ты что же это такое так нахально?.. С обыском в чужой дом явился?
Острое лицо ее покраснело сплошь, из-под белого платка выбились русые косицы, - чуть не ухватила она за ногу Илью, но, когда опоздала все-таки и он взобрался на крышу, толкнула лестницу, и, легонькая, сухо брякнулась она наземь, взбрыкнув ножками.
Столпились все поближе к слуховому окошку, и вот показалась из него рука с красным одеяльцем и потом другая рука с куклой Катей.
Чуть только увидела свою Катю маленькая Надя, всплеснула ручонками и спрятала лицо в платье матери.
Колька жадно глядел на крышу и, когда увидел на ней Илью и потом как из слухового окошка закраснелось одеяльце, как флаг, кинулся бежать дальше, пригибаясь к земле и воя, и уже не оборачиваясь назад.
Необыкновенно, чрезвычайно это вышло! Только выбежал Колька на пригорок, оказалось, сидел там какой-то человек, - старик, волосы седые, длинные, зонт над ним, а перед ним на фанерке картина.
Колька сразу перестал выть: старик водил по картине кисточкой, красил картину.
– Во-от, гляди!.. Красит картину!..
– для себя, но с таким удивлением сказал Колька, что старик услышал и обернулся.