Мельница на Флоссе

Элиот Джордж

На губе Тома уже показался пушок, но его мысли и мечты о будущем мало чем отличались от тех мальчишеских фантазий, которых он был полон три года назад. Тем более жестоким показалось ему пробуждение.

Мэгги испугало молчание Тома, его бледность и дрожь. Ведь она еще не все сообщила ему… Она еще не сказала самого страшного. Наконец она обвила руками его шею и, проглотив слезы, проговорила:

— О, Том… милый, милый Том, не волнуйся так сильно… постарайся стойко это перенести… — Она умоляюще поцеловала его.

Том безучастно подставил ей щеку, и на глаза его навернулись слезы, но он тут же смахнул их рукой. Жест этот, казалось, вывел его из оцепенения, потому что он встрепенулся и сказал:

— Я поеду с тобой, Мэгги. Разве отец не велел, чтобы я приехал?

— Нет, Том, отец об этом не говорил, — сказала Мэгги; ее тревога за брата помогла ей побороть собственное волнение. Что с ним будет, когда она

расскажет ему все? — Но маме хотелось бы, чтобы ты приехал… бедная мама… она так плачет. О, Том, дома так ужасно.

Губы Мэгги побелели, и она дрожала почти так же, как Том. Бедняжки теснее прижались друг к другу… их трясла лихорадка — одного от неопределенной тревоги, другую — при мысли об ужасной действительности. Когда Мэгги заговорила, Том едва мог ее расслышать.

— И… и… бедный отец!..

Язык не повиновался Мэгги. Но неизвестность была для Тома невыносима. Его смутные опасения перешли в страх, что отца за долги посадили в тюрьму.

— Где отец? — нетерпеливо спросил он. — Да говори же, Мэгги!

— Он дома, — сказала Мэгги; отвечать на вопрос ей было все-таки легче. — Но, — добавила она, помолчав, — он не в себе… Он упал с лошади… Он никого не узнает, кроме меня, с тех пор… Он, кажется, не в своем уме… О, отец, отец…

И Мэгги разрыдалась тем отчаяннее, что долго сдерживала слезы. Но Том не мог плакать — так сжалось у него сердце. Он не имел столь ясного представления о размерах' свалившейся на них беды, как Мэгги, побывавшая дома; он только чувствовал, как его давит всесокрушающее бремя непоправимого, по-видимому, несчастья. Он почти безотчетно крепче прижал к себе плачущую Мэгги, однако лицо его было сурово… в сухих глазах пустота… словно черное облако вдруг бросило тень на его грядущий путь.

Но скоро Мэгги перестала плакать: довольно было одной мысли, чтобы пробудить ее к действию.

— Нам пора, Том… мы не должны задерживаться. Отец станет звать меня… Мы должны быть у заставы в десять, иначе пропустим дилижанс, — торопливо проговорила она, решительно поднялась с дивана и, вытерев глаза, стала надевать шляпку.

Ее настроение сразу же передалось Тому.

— Подожди минутку, Мэгги, — сказал он. — Я должен сообщить обо всем мистеру Стеллингу.

Он собирался зайти в кабинет, где были другие ученики, но мистер Стеллинг, услышав от жены, что Мэгги была, по-видимому, очень расстроена, когда просила позвать к ней Тома, и решив, что брат и сестра достаточно пробыли вместе, уже сам шел к ним, чтобы узнать, в чем дело, и выразить свое соболезнование.

— Простите, сэр, я должен ехать домой, — отрывисто проговорил Том, встретив мистера Стеллинга в коридоре. — Я должен сейчас же вместе с сестрой вернуться. Мой отец проиграл тяжбу… потерял все свое состояние… и очень тяжело болен.

Мистер Стеллинг был добрый человек; он понимал, что, возможно, и сам понесет некоторые убытки, но это никак не отразилось на том чувстве глубокого сострадания, с которым он смотрел на брата и сестру, сраженных горем на самом пороге юности. Когда он узнал, что Мэгги приехала в дилижансе, и увидел, как она стремится поскорей снова быть дома, он не стал их задерживать и только шепнул что-то миссис Стеллинг, которая пришла за ним следом, и она тут же покинула комнату.

Том и Мэгги стояли, уже готовые отправиться в путь, когда миссис Стеллинг вошла с небольшой корзинкой и, повесив ее на руку Мэгги, сказала:

— Не забудьте поесть по пути, дорогая.

Сердце Мэгги устремилось к этой женщине, которую она никогда не любила, и она молча поцеловала ее. Это был первый порыв того чувства, которым одаривает нас несчастье, — той благодарности за простое внимание, что завязывает крепкие узы нежной дружбы; так уже одно присутствие товарища пробуждает в измученном человеке, выброшенном кораблекрушением на айсберг, неиссякаемый источник любви.

Мистер Стеллинг положил руку Тому на плечо и сказал:

— Да благословит тебя бог, мой мальчик; напиши мне, как у тебя дела. — Затем он молча простился с Мэгги. Том часто думал о радостном дне, когда он навсегда оставит школу. А сейчас его школьные годы казались ему праздником, которому теперь пришел конец.

Скоро две хрупкие юношеские фигуры уже едва можно было различить вдали, и наконец они скрылись за высокой изгородью.

Они ушли вдвоем в спою новую жизнь, жизнь печали, и отныне уже не видеть им радости, не омраченной заботой. Впереди лежала покрытая терниями пустыня, и золотые врата детства закрылись за ними навсегда.

Книга третья

Крушение

Глава I ЧТО СЛУЧИЛОСЬ ДОМА

Когда мистер Талливер

узнал, что его дело в суде проиграно и что Пиварт и Уэйкем торжествуют над ним победу, он, по мнению всех, видевших его в то время, принял удар удивительно спокойно для такого горячего и самолюбивого человека. Он и сам так полагал. Если Уэйкем или еще кто другой, думал он, считают его разбитым, он покажет им, что они очень и очень ошибаются. Он не закрывал глаза на то, что издержки этой затянувшейся тяжбы больше стоимости всего его имущества, но старался убедить самого себя, что у него сколько угодно способов свести на нет неприятные последствия своего провала и сохранить видимость прежнего благополучия. Все присущее ему упрямство, вся заносчивость, перед которыми оказались закрыты старые пути, требовали немедленного решения задачи, как выйти из создавшегося положения и остаться, несмотря ни на что, мистером Талливером с Дорлкоутской мельницы. В уме его толпилось множество проектов, когда он расстался со своим поверенным, мистером Гором, и сел на лошадь, отправляясь домой из Линдума, и не приходилось удивляться, что он выглядел таким красным и возбужденным. Вот Фёрли, к примеру, который держит закладную на его землю, — ведь он разумный человек, он поймет, какое выгодное предложение делает ему мистер Талливер, и будет, конечно, рад не только приобрести все его имение, включая мельницу и усадьбу, но и отдать его мистеру Талливеру в аренду и охотно ссудит ему деньги, которые с лихвой будут возмещены доходами с мельницы — ведь мистер Талливер станет оставлять себе только самую малость, необходимую для поддержания семьи. Кто упустит такой выгодный случай? Уж конечно, не Фёрли, раз мистер Талливер заранее решил, что Фёрли с величайшей готовностью пойдет ему навстречу. Есть люди, которым даже в спокойном состоянии — а ведь мозг мистера Талливера был воспламенен проигрышем тяжбы — свойственно считать, что их интересами и желаниями должны руководствоваться в своих поступках все другие. Нет никакого сомнения, думал мельник, что Фёрли сделает то, чего он от него ждет, а раз так — что ж, положение еще не страшное. Мистеру Талливеру с семьей придется жить более скромно, во многом себя урезывая, но это продлится только до тех пор, пока доходы с мельницы не покроют взятые взаймы деньги, а этого не так уж долго придется ждать. Он уверен, что расходы по тяжбе удастся выплатить, не покидая насиженного гнезда, избежав банкротства. Конечно, положение дел у него не блестящее. А тут еще это поручительство за Райли, который внезапно умер в апреле прошлого года, предоставив своему другу уплатить за него долг в двести пятьдесят фунтов — в результате чего банковский счет мистера Талливера представлял собой к концу года куда менее приятное зрелище, чем можно было пожелать. Ну что же, он никогда не был одним из тех подлых трусов, что отказываются протянуть руку помощи ближнему, шагающему рядом по путям этого мудреного света. Куда досаднее, что несколько месяцев назад человек, у которого он занял пятьсот фунтов, чтобы вернуть долг миссис Глегг, забеспокоился насчет своих денег (по наущению Уэйкема, разумеется), и мистер Талливер, все еще уверенный, что выиграет дело, и считая крайне неудобным доставать такую сумму до того, как произойдет это долгожданное событие, опрометчиво согласился выдать в обеспечение долга вместо векселя закладную на мебель и прочее домашнее имущество. Все одно, сказал он себе, он скоро выплатит эти деньги, а какая разница — по векселю или по закладной? Но сейчас последствия этой опрометчивости предстали перед ним в новом свете, и он вспомнил, что подходит срок уплаты и, если у него не окажется в наличии денег, его имущество будет продано с торгов. Два месяца назад мистер Талливер решительно объявил бы, что ни за что не станет одолжаться у родных своей жены, но теперь он так же решительно сказал себе, что будет только справедливо и вполне естественно, если Бесси пойдет к Пуллетам и обо всем им расскажет. Вряд ли они захотят, чтобы мебель Бесси пустили с молотка, а Пуллет, ежели и даст деньги, может взять закладную, так что в конце концов тут и речи нет ни о каком подарке или одолжении. Для себя мистер Талливер никогда не стал бы ничего просить у такого ничтожества, как мистер Пуллет, но, коли Бесси так уж этого хочется, пускай, он не возражает.

Как ни странно, самые гордые и упрямые люди способны скорее других менять свою позицию и противоречить самим себе столь неожиданным образом; для них нет ничего труднее, чем признать, что они потерпели поражение и должны начинать жизнь сначала. Л мистер Талливер, пусть всего лишь превосходный мельник и владелец солодовни, был, как вы могли уже заметить, не менее горд и упрям, чем какая-нибудь выдающаяся историческая личность, у которой эти свойства характера зачастую приводят к получающей широкую известность трагедии, придающей возвышенность даже самым скучным хроникам и воплощаемой затем на сцене, где персонажи величественно выступают в царских мантиях.