Мельница
Шрифт:
— Да-да… Но если бы и вы подтвердили… Конечно, ежели в этом нет ничего предосудительного… А если у вас возникают сомнения, что подобное сообщение могут расценить как не входящее в вашу компетенцию… — Лоб несчастного каймакама покрылся капельками пота.
Эшреф рассмеялся.
— Ну что вы, эфенди, конечно, нет. Что может быть в этом предосудительного?
Он вытащил бумагу из-под чернильницы, с прежней расторопностью сделал приписку, а затем, придвинув стул, сел у другого края стола, как раз напротив Халиля Хильми-эфенди, — служебное кресло,
— Пожалуйста.
— Что это? Ах, печать… я после возьму ее. Я даже не знаю, где буду сидеть.
— Ваше место здесь. Я заберу отсюда кое-какие вещи и уйду.
— Нет-нет! Ни в коем случае! Еще неизвестно, сколько я здесь пробуду. Может быть, даже завтра…
Однако тут же Эшрефу захотелось осмотреть здание управы. Он поднялся на второй этаж, вскоре вернулся и заявил:
— Ну что ж, конечно, разрушено, но не безнадежно… Я сказал, чтоб в коридоре прибрали. Завтра к обеду, надеюсь, будет готово.
— Мне думается, наверху еще опасно находиться.
— Нет, что вы. Все, что должно было обвалиться, уже обвалилось. А впрочем, в таких делах я всегда полагаюсь на бога. Знаете: какова божья воля, такова и наша доля, или, как говорится: коль придет напасть, так хоть вовсе пропасть.
— Право, уж не вам говорить об этом! — не выдержав, сказал Халиль Хильми-эфенди и с горечью усмехнулся.
— Да и будет ли у меня время сидеть здесь?
Тут Халиль Хильми-эфенди заметил, что Эшреф все время играет фотоаппаратом. Он не мог точно припомнить, но, кажется, помощник брал его с собой наверх.
С некоторых пор каймакам не доверял фотоаппаратам и побаивался их, — впрочем, так же, если не больше, не доверял он и перьям… Но то, что написано пером, еще можно объяснить, а вот фотографии!.. Против них человек бессилен.
Халиль Хильми-эфенди ничего не понимал в фотоаппаратах и фотографировании и не мог знать, что в на ступивших сумерках снимать нельзя, не говоря уж о: том, что у Эшрефа впереди достаточно времени, чтобы на фотографировать вволю. Его чрезвычайно волновал вопрос, делал ли Эшреф снимки, пока ходил наверх.
«Ты только погляди, в каком состоянии особняк уездной управы!»
«Будьте справедливы, господа! Разве я в этом виноват? Что я мог сделать, если землетрясение ниспослано всевышним?!)
«Какое землетрясение?…Не ты ли всего несколько дней назад в своей докладной отрицал его? Ты официально заверял, что в городе никаких разрушений нет, а про это здание и словом не обмолвился. А что делается в коридоре на верхнем этаже? Грязи по колено! Неужто не мог приказать, чтобы хоть обломки убрали? За целую неделю не удосужился отдать распоряжение подмести наверху!.. Вот посмотри! Пришел чужой человек и в мгновение ока распорядился, и у него
«Но ведь я-то был болен и ранен к тому же…»
«Странно! А разве не ты в телеграмме — еще чернила не успели просохнуть! — сообщил, что здоров и никаких препятствий к выполнению тобой служебного долга не имеется? Или, может быть, кто-то за тебя пишет все эти фальшивые докладные и телеграммы?..»
Эшреф и не предполагал, что в мыслях несчастного Халиля Хильми-эфенди происходит столь драматический диалог, и болтал о каких-то пустяках. Наконец он взглянул на часы и быстро встал.
— О!.. Я задержался. Пойду разыщу своих товарищей. Ведь я еще не знаю, где придется ночевать. Наверно, надо было поставить палатку? А пока, с вашего разрешения…
XVI. ПАРТИЯ ХАЛИЛЯ ХИЛЬМИ-ЭФЕНДИ
Поскольку официально каймакам находился на положении больного, доктор Ариф-бей считал своей непременной обязанностью каждое утро навещать его. Но, узнав, что в составе окружной комиссии прибыл чиновник, имеющий предписание исполнять должность каймакама, он поспешил нанести визит Халилю Хильми-эфенди еще вечером и нашел его лежащим в постели.
Весть о приезде заместителя каймакама моментально распространилась по городу. И почти все — как, впрочем, и сам Халиль Хильми-эфенди — увидели в этом безошибочный признак перемен в руководстве. И, надо сказать, многие даже обрадовались. Однако немало нашлось и таких, кто жалел каймакама или же считал его смещение невыгодным для себя, — среди них, конечно, был доктор Ариф-бей.
— Какая подлость! Бога не боятся! — вскричал Ариф-бей, входя в комнату.
— Полно, доктор! — с горечью сказал Халиль Хильми-эфенди. — Все вы руку приложили, чтобы снять меня с поста, — чего же теперь удивляться!
Слова эти были сказаны старому приятелю вовсе не в укор — просто каймакаму захотелось побрюзжать немного в надежде на то, что его, разнесчастного, поймут и пожалеют. Но доктор встретил жалобу в штыки:
— При чем тут я? Что с вами, каймакам-бей?
— Нет уж, называйте меня просто Халилем Хильми- эфенди. Никакой я теперь не каймакам…
— Да хранит вас господь, каймакам-бей. Должен за метить, что ваши обвинения весьма странны и несправедливы. Ну, скажите, ради бога, в чем я провинился перед вами, чем согрешил?
— А не ваша ли честь объявили всем, что я тяжело ранен?
— Я не говорил, что вы ранены тяжело. Но если бы даже и сказал, что из того?
— То есть как что из того? Расписали об этом в газетах, начальник округа подумал, что я серьезно ранен и не могу исполнять свои обязанности, отсюда все и началось…
— Начальник округа подумал… Вот сукин сын!.. Не заставляйте меня ругаться! И если уж на то пошло, разрешите спросить вас… Что я должен был говорить, как не то, что вы ранены? Ведь сначала, по вашему виду, я решил, что у вас кровоизлияние. Потом-то, конечно…