Мелочи жизни

Полонский Георгий Исидорович

— Нет. Не хватит. Я люблю его! — воскликнула Лена.

— А работу свою ты любишь?.. — спросила Ползунова очень тихо. — Или, может быть, в домохозяйки подашься?!

Лена намек поняла. Посмотрела на Ползунову уже не с испугом, а с ненавистью.

— Кстати, девочки в Италию собираются. — Теперь Ползунова заговорила ласково. — Ты поедешь?.. Поезжай. Там работы на один день, а все остальное — удовольствие... Или ты не хочешь удовольствия? Или ты хочешь по чужим постелям новую работу поискать?! Заруби себе на носу, стерва длинноногая! Если

еще раз с ним встретишься — считай себя уволенной! Это я тебе как директор дома моделей говорю! Я не позволю разрушать крепкую советскую семью!..

Лена молчала. Ей было страшно...

Когда Сергей вернулся домой, Юля стояла на стремянке, надевала на карниз недавно выстиранные занавески.

— Привет! — крикнула радостно.

— Привет.

— Ты когда у нее был?

— У кого?

— Как — у кого? У мамы. Я была около четырех. Но ждать тебя не стала, поехала домой. Позвонила тебе на работу, мне сказали: ушел, больше сегодня не будет, я и решила, что ты к маме поехал. Разве не так?

— Не совсем.

— А что?

— Да я... Я по делам ездил. В местную командировку.

— Значит, у мамы опять не был?!

— Нет.

— А он, между прочим, был!

— Вот именно! Так что нечего нам там вдвоем толкаться.

Есть и другие проблемы в жизни. Не только она.

— Ты ее совсем разлюбил!..

— Совсем — не совсем. Полюбил — разлюбил. Как просто, когда только два цвета. — Сергей вдруг ощутил явственное желание напиться. Так, чтобы хоть на время отключиться от всего этого кошмара. Этой невыносимой душевной пытки. — Черное и белое. А есть, дочь, еще и Бог знает сколько оттенков серого.

— Ага. Знаю, — ответила со своей стремянки всезнайка Юля. — Это когда ни горячо, ни холодно. А так. Тепленько. Очень удобно.

— Может, все-таки покормишь отца? — Сергею очень не хотелось сцен.

— А что же, в этот раз в командировке не кормили? Баньку не топили? Сразу спать уложили?

— Юля!

— Помаду бы со щеки вытер! — Юля слезла со стремянки и отправилась на кухню.

Сергей подошел к зеркалу, оглядел себя. На лице никакой помады не было.

Сергей заглянул на кухню. Юля стояла у плиты. Шипела сковородка.

— Юля!

— Сейчас. Через пять минут картошка будет готова, и я позову, — Юля разговаривала с отцом как сварливая жена с мужем-подкаблучником.

— Юля, я не для того.

— А для чего?

— Понимаешь, я маме не нужен. Она сама так решила. — Сергей опустился на табуретку. Юля хотела было что-то возразить, но Сергей не дал:

— Не перебивай меня. Я не хотел этого разговора, но раз уж ты настояла, слушай. Я очень любил маму. Я просто не замечал других женщин.

— Почему ты говоришь в прошедшем времени?

— Я сказал, не перебивай меня! — Сергей даже пристукнул ладонью по столу. — Я думал, что это на всю жизнь. Но она думала иначе. Она решилась разрушить то, что у нас было. Один раз она попыталась уйти. Я удержал ее. Уговорил остаться. Обещал не вспоминать об этом.

И сдержал слово. Но вскоре она уходит во второй раз. Переезжает к другому мужчине. Я ждал. Ждал, что это ненадолго. Я надеялся, что она вернется. Но шло время, и ничего не происходило. Только я как будто выздоравливал. Постепенно, постепенно вернулись кое-какие ощущения. Потом я узнал об этой истории с моей работой. Тоже, знаешь, не прибавило мне любви и нежности.

— Но она же хотела как лучше!

— А я всегда хотел как честнее! Так меня воспитали. Потом, фотографии эти в газетах... Но я и тогда еще на что-то рассчитывал, надеялся. Поперся к ней в больницу.

— Пап, ты обо всем этом уже говорил.

— И тут я встречаю человека, который, наоборот, понимаешь, наоборот, ко мне стремится. Меня любит. Вот такого, какой я есть. С нелепым воспитанием. С несветскими манерами. Без влиятельных знакомств. И любит она меня настолько, что готова с жизнью расстаться, если я ей не верю. А не верю я ей после мамы! Трудно верить, когда тебя обманули. Я маму почти двадцать лет знал. А тут... Пара месяцев всего. Вот и не поверил. Так она таблеток... Вот и скажи теперь, если я виноват, то перед кем я виноват? Перед мамой? Или перед Леной?

— Значит, мачеху Леной зовут? — Для Юли по-прежнему существовало лишь два цвета — черный и белый.

— Тебе все шуточки, а человек чуть не умер!

— Папка, но ты же ее не любишь? Ведь нет!

— Ценить любовь — это не меньше, чем любить самому.

— Вот уж не думала, что ты такой романтик!

Сергей, устало махнув рукой, снялся с места. В дверях обернулся.

— Картошку сними. Сгорит.

Юля суетливо схватилась за забытую сковородку. Сняла с плиты.

— Садись, — проворчала она, — покормлю. — И тут же, не удержавшись, с улыбкой добавила: — Ромео...

Глава тридцать седьмая. ШЕФ НА ПРОДАЖУ

Нравилось это кому-то или нет, но отныне с Ползуновой нужно было считаться.

По крайней мере, до тех пор, покуда старик Ползунов оставался в силе. А тут ведь очень легко ошибиться — сегодня газеты кричат, что песенка такого-то, скажем, политического деятеля уже спета, остались считанные денечки, а он вдруг хоп — и еще выше забирается. И наоборот — другой во всех газетах, на радио, на телевидении, его чуть ли не в президенты прочат, а в одно прекрасное утро — раз, и поминай как звали...

Нет, у них там наверху черт голову сломит. А посему — поосторожнее надо с Ползуновой, поосторожнее.

Совсем не обязательно, сдаваться, нет, не на тех, как говорится, напали, но открытая борьба и всяческая демонстрация презрения вряд ли тут уместны.

Гораздо мудрее — исподволь, исподтишка... Так сказать, перейдя к партизанской войне. На время, конечно...

Именно такой тактики решила теперь придерживаться многоопытная Регина Васильевна.

Не без одобрения шефа, разумеется...