Мелодия на два голоса [сборник]
Шрифт:
— Что-то ты, Владимыч, загулял нынче без обеда? Или заплутал?
У жареной картошки, которую хозяйка подала на ужин, был особенный лесной аромат и сладко-соленый привкус. Не заметил, как одолел сковороду. К чаю Катерина Авдеевна расстаралась с оладьями. Золотистые, брызжущие маслом. Макал их в мед и сметану, засовывал в рот сразу по целой оладье. Простые, счастливые мгновенья бытия!
— Чему ты все улыбаешься, Владимыч? Какая к тебе радость пришла? — с подозрением поинтересовалась хозяйка. Я ответил, жуя, не имея сил на минуту остановить желудочный праздник:
— Скажите, Катерина Авдеевна, а где вот у вас девки и парни по вечерам собираются?
— Как это где? В клубе, где еще. А то
— Там, наверное, и танцы бывают?
— Тебе-то зачем? Бывают и танцы. Сперва кино прокрутят, а после уж танцульки.
После ужина побрился, облачился в пиджачную тройку (вот и пригодилась, а не хотел брать с собой), повязал модный галстук, а опричь того надушился "Шипром". Катерина Авдеевна, спотыкаясь и охая, провожала меня до калитки. Петух Налет выглянул из кустов, по-звериному рыкнул и спрятался. Я погрозил ему кулаком.
— Вы меня не ждите, ложитесь, — деловито пояснил хозяйке. — Вернусь поздно. А может, и до утра задержусь.
Добрая женщина жалеюще и укоризненно покачала головой.
К клубу — дощатому одноэтажному строению — подоспел как раз к концу сеанса. Даже войти сразу не смог, потому что народ навстречу валил. Уходили люди постарше, мои ровесники, многие со мной раскланивались. Дед Григорий, колхозный сторож, остановился было со мной покурить, но после моего вопроса: скоро ли начнутся танцы? — буркнул что-то невразумительное и засеменил вдоль улицы. Два раза оглянулся старый самогонщик. К нему можно прийти за бутылкой в любое время дня и ночи, даром что он сторожит коровник и спит там под навесом на железной койке, укрывшись казенным тулупом. С дедом Григорием мы познакомились при печальных обстоятельствах. Местные озорники взяли за обыкновение при удобном случае воровать и прятать его сторожевое оружие — древнюю мелкашку. Такой случаи представлялся им каждую ночь: у деда был на редкость глубокий сон, что он объяснял сложнопеченочным несоответствием организма. Отоспавшись на посту, Григорий день проводил в поисках мелкашки. Как-то он и к нам заглянул по той же надобности. Я как раз дымил в огороде. На вопрос, не попадалось ли, часом, мне на глаза его ружьишко, я ответил, что вообще избегаю смотреть на оружие, потому что оно может невзначай пальнуть. Таким ответом пробудил в старике доверие, и он заметил печально:
— Эх, милый, вижу, ты человек обходительный, интеллигентный, хотя и живешь в городе. Вот и скажи ты мне, старику, доколе можно такое терпеть? Что у вас-то об этом слыхать?
— О чем именно?
— О бесчинствах ихних.
— Терпеть этого больше нельзя! — строго ответил я.
— То-то и оно. Мы терпим, а они наглеют.
Мы с дедом Григорием, сойдясь во мнении, быстро подружились, и он несколько раз водил меня по заповедным грибным местам, показал даже поле, где росли в изобилии самые настоящие шампиньоны, которые дед называл "шпионами". Деревенские шампиньоны не брали, брезговали, относя их к поганым грибам. Дед Григорий ел их сырыми, круто посаливая, приговаривал: "Эх, неученость наша!" — имея в виду земляков. Дед был очень старый, перестал следить за возрастом после восьмидесяти лет. Ему нравилось ходить по деревне и разыскивать свое ружье. Одинокая, старая душа его искала общения.
В клубе в фойе, большой комнате вроде прихожей, уже играла радиола и кружилось несколько пар. Табачный дым густо стлался под потолком, несмотря на то что окна были распахнуты настежь. Мне тут показалось по-домашнему уютно, и я не обратил внимания на любопытные взгляды и смешки. Я один был в пиджачной тройке. Спросил у двух парней по соседству, не видали ли они Фросю с молокозавода. Они засмеялись как-то настороженно, и один, в кожаной куртке, потный, пыхнул мне в лицо дымом.
— А тебе она зачем, папаша?
Мне пришлось по
— Она моя хорошая знакомая. Может быть, мы с ней потанцуем немного.
Парни слегка растерялись, я смотрел на них с доброжелательностью идиота.
— Вроде тверезый, — сказал один.
— А вроде и бухой.
Разговор складывался содержательный, но тут я увидел Фросю. Я ее сразу не заметил, потому что ее загораживала широкая спина молодого человека в вельветовом пиджаке. Помнится, я еще подивился, откуда в Капустине сугубо столичные пиджаки. Видимо, смычка деревни с городом вступила в завершающую фазу. Фрося, в голубенькой кофточке и длинной черной юбке, с заколотыми белым гребешком волосами, была еще лучезарнее, чем утром. Вокруг нее стояло таинственное сияние, которое отделяло ее от дымной комнаты. У меня перехватило дыхание. Я пробрался по стеночке, вынырнул из-под локтя вельветового пиджака и взял Фросю за руку.
— Фрося, ты так быстро убежала утром. Я многого не успел тебе сказать. Ты согласна со мной танцевать?
Глаза ее округлились, она сделала движение, точно собиралась взлететь. Я видел, что в душе она согласна, но ей мешало присутствие кавалера. Тем более что он грубо спросил:
— Откуда ты взялся, такой шустряк?
Я спохватился, обернулся к нему.
— Извините великодушно! Позвольте пригласить вашу даму?
Лицо его, смуглое и чистое и очень красивое, молодое, отразило трудную работу мысли.
— Я не приставала какой-нибудь, — поспешил я заверить. — Наоборот, я преподаю физику в средних учебных заведениях. Вы не подумайте. Разве можно представить себе учителя физики Дон-Жуана! Ха-ха! Это смешно, не правда ли? Все равно что представить себе летающую корову. Вы не находите?
Парень икнул и поспешно прикурил.
— Напрасно здесь курят, — заметил я. — Много народу, и без того душно. И девушки дышат табачным перегаром, отравляют свои легкие. А ведь им предстоит священный акт деторождения. Нельзя относиться к этому беззаботно. Мы, мужчины, обязаны об этом думать, иначе грош цена нашему показному рыцарству. Вы ведь согласны со мной?
— Пойдемте танцевать, Сергей Владимирович! — решилась Фрося. Она стала белой, как гребешок в ее волосах, а талия ее под моей рукой напряглась и изогнулась.
— Зачем вы сюда пришли, Сергей Владимирович? — жалобно спросила она.
— Толком не знаю, — честно ответил я, стараясь не слишком широко улыбаться, чтобы не сверкать вставными зубами. — Вернее, знаю, что пришел тебя увидеть, но не знаю зачем. Это какое-то наваждение, Фрося. Меня привела сюда сила, которая сильнее здравого смысла. Знаешь, такое ощущение, что с недавних пор кто-то посторонний диктует все мои поступки и даже мысли. Тот, кто приходит по ночам. Это как лунный удар. Да, да: бывает не только солнечный, но и лунный удар… Если хочешь знать, последние годы я жил очень обыкновенно. И вот приехал сюда отдохнуть, поработать. Тут, пожалуйста тебе, комары. Они не давали мне выспаться. Я спал плохо, мало, Фрося. Можно сказать, вообще не спал. Комариный звон убивал меня, и вдруг — это. Лунный удар!
Я сбился с шага, сам себя заслушавшись. Фросино прекрасное лицо поплыло смутным пятном.
— Вам бы домой пойти, Сергей Владимирович. Вон все на нас пялятся!
— Что мне до всех, Фрося!
— Вам забава, развлечение, а мне здесь жить.
Словно кипятком ошпарили. Я различил в прозрачной электрической глубине ее глаз слезы.
— Фрося, Фрося! Ну не суди строго. Действительно, это махровый эгоизм: как я мог? Но пойми, меня неудержимо повлекло к тебе. Может быть, я теперь смешон… стар рядом с тобой, скорее всего именно так, но есть же судьба и предначертание.