Мелодия на два голоса [сборник]
Шрифт:
— Ты разве не любишь свою жену, Пономарев?
— Нет, — быстро и счастливо отмежевался он. — Никогда не любил, женился из благородства и озорства. Я тебя теперь люблю, Зоя!
Зоя покраснела.
— Не надо так, — попросила она.
— Я люблю тебя, — сказал Пономарев. — Я иду на работу, чтобы увидеть тебя, услышать твой смех, посмотреть на твои волосы. Каждый день счастье, потому что я знаю, что ты — на работе. И как хорошо, что ты редко болеешь! Ты всегда со мной.
Он поперхнулся сливовой косточкой и проглотил ее.
— Косточку
Все было противно Пономареву, и было то противно, как Зоя слушала его бред, и не понимала, и готова была еще слушать. Это значит, все могло быть с ним, вся ложь и фальшь были ему свойственны. Но было еще самое мерзкое — ему льстила Зоина внимательность, Зоино терпение и Зоино унижение. Он был умнее Зои и умел над ней куражиться — вот что ему льстило.
— Зоя, я тебя недостоин, — сказал он подло.
Тут к ним подсел Вениамин Воробейченко, расставил на столе щи, котлету, чай, пирожное, салат и селедку.
— Мир вашему дому, — коварно-дружелюбно улыбаясь, приветствовал он влюбленную пару.
Пономарев в сотый раз с удивлением вгляделся. Чистый и опрятный, в модном галстуке Воробейченко излучал доброту и светлую печаль. Розовое, усталое лицо с породистыми черными бровями, тонкие мелкие губы, саркастическая складка у рта. Зачем же он говорит про него гадости за спиной, если они как братья? Зачем Воробейченко подарил ему щенка. Доставал где-то с трудом щенка, чтобы подарить его другу. Зачем? Это не укладывается в психологический портрет.
— Зачем ты подарил мне собаку, Вениамин?
Воробейченко по-гвардейски приосанился.
— Я тебе, Федорыч, не подарил, а продал. Вот Зоиньке я бы и так подарил. Зоя у нас самая красивая женщина в отделе.
Он аккуратно обтер ложку чистым носовым платком, обмакнул ее в щи, поворошил, выудил сало и положил на клеенку.
— Подозрительный ты, Федорыч. А если и подарил, от чистого сердца, а, Зоя?
Зоя думала, что если правда в нее так влюбился симпатичный и надежный Пономарев, то это прибавит хлопот в ее девичьей жизни. Но она сызмальства привыкла к хлопотам. Девушка была целеустремленная, рабочая. У Пономарева честный взгляд. И он крепкий еще, хотя и тощий. Умный зато. Умные любят ласково.
— А у тебя, оказывается, есть собачка, Толик? Она кусается? — флиртовала Зоя освобожденно.
— Есть, лучший друг мне подарил. Спасибо, Веня.
— Не за что, старина.
Вениамин брезгливо поедал суп. Кусочек сала лежал на клеенке как укор.
— Ты иди, Зоенька, — сказал Пономарев, — а я тебя догоню.
Они остались вдвоем.
— Слушай, а почему ты в самом деле мне собаку притащил?
— Что-то ты странный сегодня, старина, на себя не похожий. А Зойка баба аппетитная, — Воробейченко сладко поежился. — Как она насчет этого? Не пробовал?
— Нет у тебя идеалов, Воробейченко. Вот и про меня ты гадости говоришь. А зачем, Вень, зачем?
Воробейченко расчленил вилкой
— Ах, вон оно что. Шутки это, старина. Плюнь мне в глаза, если я тебя обидел. Мы же друзья, старина… Не принимай к сердцу. Знаешь, ради красного словца не пожалеешь мать и отца. Вот и я такой. А что, тебе донесли? Семенов, наверное.
Пономарев с сожалением подумал, что никогда не сможет он плюнуть в эти больные пустые глаза. Да и не только в эти. Ни в какие. Характер не тот, лютости нет. А так иной раз хочется плюнуть в «дружескую» харю.
— Нам с тобой, может, реже надо встречаться, — заметил он робко, но смысл слов, яростный и категоричный, поразил его самого.
— Как это?
— Так. Ну что мы совсем уж сблизились. У тебя никого, что ли, нет больше, Воробей?
Вениамин нехотя отодвинул тарелку, жестко покрутил желваками, и Пономарев на мгновение замер. Ему почудилось — Вениамин сейчас его трахнет кулаком либо прямо тарелкой.
— Есть, Толик, — холодно бросил Воробейченко, — еще есть только один человек. Хочешь знать кто?
Пономарев кивнул, хотя ему было безразлично.
— Твоя жена, Толик!
Пономарев молчал. Вениамин зловеще оскалился, и как бы впервые Пономарев разглядел вплотную его серую улыбку. Так улыбаются звери своей жертве. Кошка — мыши. Ребенок — сусальному ангелу.
— Жена? — спросил Пономарев. — Аночка?
— Аночка. Да, она. Удивлен? А ты не удивляйся. Жизнь умнее нас, Пономарев, — как бы играя топором, крушил слова Воробейченко, — я тут не виноват. Так сошлось на мне и на тебе. Ты уж пересилься. Мы же люди интеллигентные.
— Да ты про что? Опомнись, Веня!
Пономарев сиротливо огляделся. Воробейченко погрузил в рот кусок селедки.
— Ладно, доедай, а я уж пойду, — беспомощно сказал Пономарев. Он сразу понял, что Венька сволочь, не договорил, что он знает то, чего не знает Пономарев и что ему скоро предстоит узнать.
4
Сначала в голову ему приходили самые незамысловатые вопросы. Зачем, пытался он понять, зачем Веньке нужна Аночка? Наверняка у него хватает женщин. А Аночка уже немолодая, двадцать девять, и у нее сын, Виктор. Зачем его Аночке этот упитанный и сытый Воробейченко. Хотя, может быть, ничего и не происходит? Может быть, все это нелепые вымыслы?
Зачем Венька гоняется за ним, Пономаревым, не дает ему покоя и тишины, необходимой для нормальной работы? Что они друг другу?
Его мозг лукавил, и Анатолий чувствовал это. Между ним и Воробейченко была связь, непонятная и болезненная, но зато такая, как железный канат, кусачками не откусишь.
Тут строй его мыслей расслоился. Он никак не мог вогнать их в ясный порядок слов и предложений человеческой речи.
И именно оттого, что у него не нашлось слов, он понял: происходит нечто непоправимое.