Мелодия встреч и разлук
Шрифт:
— У тебя никогда нет времени. Лучше бы со мной пошла Мэри!
Алина еле сдерживается, чтобы не отвесить строптивому ребенку оплеуху, но все же берет себя в руки.
— Не говори глупостей! Как она может с тобой пойти? — Алина застегивает «молнию» на черном детском сарафане и подталкивает дочь к зеркалу: — По-моему, очень симпатично.
Натали смотрит на свое отражение с нескрываемым отвращением:
— Зачем ты меня забрала?
«Лучше бы спросила, зачем я тебя оставила?»
— Другого выхода не было. — «Это я о чем? О том, почему забрала, или о том, почему оставила? Хотя разницы никакой. В обоих случаях нельзя было поступить иначе».
За те несколько дней, что тогда, четыре года назад, Алина провела с дочерью в Москве, Маша сумела отлично подготовиться к новой атаке. Алину поджидал целый список весомых аргументов о пользе для ребенка оседлого образа жизни и о пагубном влиянии на иммунитет постоянной смены режима, климата и часовых поясов. Маша просила прекратить таскать ребенка по командировкам, оставить Натали на ее попечении: «В конце концов, у меня есть возможность распоряжаться
Отец Натали готовился к свадьбе, ждал появления наследника и совершенно не интересовался местопребыванием ребенка от, Алина никогда не знала, какого брака. Можно было не страшиться претензий с его стороны и свободно колесить с Натали по всему миру. Наконец, наступило время, когда Алина могла без оглядки назвать себя счастливой. Во вторник они с Натали могли лакомиться знаменитым итальянским мороженым на Пьяца Маджоре в Болонье, в пятницу фотографировать Большой Каньон по заказу «Travel + Leisure» [12] , в понедельник засыпать обнявшись в палатке под шум тропического африканского ливня, вспоминая удачно заснятых антилоп и лемуров, а в четверг придирчиво выбирать в галерее Лафайет наряды к церемонии открытия Алининой выставки в парижском центре Жоржа Помпиду. Алина чувствовала себя нужной, любимой и состоявшейся. Но Натали заболела один раз, потом другой, а на третий случилась острая пневмония, которая, окажись они в этот момент не в Германии, а где-нибудь в Замбии или степях Казахстана, могла бы стоить ребенку жизни. И Алина испугалась. Сначала оставила дочку долечиваться, потом отпустила восстанавливать силы на теплые острова, затем попыталась сократить количество своих поездок, но безуспешно. График выставок, съемок и мероприятий был распланирован и оговорен на месяцы вперед. Расторгни контракт, подведи людей — и твое имя в черном списке, репутация убита, похоронена и возрождению из пепла не подлежит, а надежным плечом лорда Арчибальда Алина на такой случай не обладала.
12
Известный американский журнал о путешествиях.
Кроме того, Натали тогда исполнилось пять. Пришло время наполнять ее не только любовью, но и знаниями. Без так называемой pre-school [13] еще можно было бы обойтись, но проигнорировать elementary [14] означало обеспечить своему ребенку множество проблем: отставать, догонять, самостоятельно осваивать материал. Алина не решилась ни рисковать здоровьем Натали, ни ее будущим. Пришлось снова поставить на карту их с таким трудом восстановленные отношения. И Алина опять стала проигрывать в конкуренции с всегда имеющей время на игры и душевный треп теткой. За два года жизни в поместье Арчибальдов Натали прониклась чувством дома, перестала остро тосковать по Алине, воспринимала частые разъезды матери как должное, и казалось, даже перестала горевать перед очередной разлукой.
13
Американский детский сад, посещаемый с трех до пяти лет.
14
Начальная ступень американской средней школы.
Что говорить? Теперь размахивать руками и раздавать дочери пощечины Алина не имела никакого морального права. Что заслужила, то и получила. К тому же Натали всегда любила свою тетку. Только тетки не обязаны посвящать племянникам все свое время, не обязаны жертвовать карьерой и всегда находиться рядом. Это прерогатива матерей. Тете легко можно простить постоянное отсутствие, матери — очень сложно. Натали была обижена, потеряна, к тому же вырвана из привычной среды. Это Алине не надо было ничего менять, а ей предстояло окунуться в совершенно чужой, неведомый мир. Ей было страшно, неудобно, непонятно, почему с ней это происходит, зачем с ней так поступают. Она хотела обратно: домой, в Америку, в свою elementary, в свою розовую комнату с кружевным пологом над кроватью, к своей Мэри, трогательно напевающей каждый вечер «When you wish upon a star» [15] , сидя с Натали. Но
15
Английская колыбельная песня.
— Ты же некрещеная, — недоуменно заметила Алина. Она сорвалась в Америку, как только узнала о трагедии. Она никак не ожидала застать всегда трезвомыслящую и благодушно воспринимающую теорию эволюции сестру в таком месте.
— Не думаю, что это имеет значение, — откликнулась Маша абсолютно безэмоциональным тоном. — Говорят, перед ним все равны.
Очевидно, теперь Маше было легче молиться, чем не делать этого. Если бы Алина могла, она бы помолилась вместе с ней о здоровье Арчибальда, но она и слов не знала, и надобности не чувствовала. Не могла поверить в то, что чья-то жизнь может зависеть от нескольких просительных слов, обращенных ввысь. Проси не проси, а все равно будет так, как суждено. Алина понимала: молитва давала сознание своего участия в процессе. Ведь самое ужасное для человека — потеря контроля над ситуацией, бессилие и бездействие.
Алина бездействовать не умела. И она сделала то, что не могла не сделать в данный момент: забрала Натали, запретив себе думать о том, как себя будет чувствовать ребенок, оказавшийся в совершенно чужой, незнакомой среде. И теперь Алина пожинала плоды своего поступка. Натали протестовала, и ее бунт был понятен и объясним. Ей предстояло поменять все от кровати до страны.
Алина уже полгода снова жила в Москве. Здесь одна за другой открывались выставки, здесь был долгосрочный контракт с русским изданием модного глянца, отсюда проще попасть на съемки в Европу, где теперь она бывала чаще, чем в других частях света, и здесь снова появилась надежда на обретение личного счастья. Надежда, правда, пока не осознанная и всерьез не воспринимаемая. Так, вялый интерес, позволяющий, однако, держать себя в тонусе и ощущать себя мало-мальски привлекательной в свои неполных тридцать четыре.
Он являлся владельцем художественной галереи, любил цитировать Гиляровского и не любил вишневый компот: боялся подавиться косточками — недостаток, с которым вполне можно было примириться. С Алиной ему нравилось проводить время (так он сам говорил). Возможно, она была ему симпатична сама по себе, но, скорее всего, его подкупило то, что на вскользь оброненную им на одном из приемов фразу «Через час Филиппов угощал Закревского сайками с изюмом, а через день от покупателей отбою не было» (он как раз брал в это время с подноса тарталетку с этим самым сушеным виноградом) стоявшая неподалеку в одиночестве Алина неожиданно откликнулась:
— Гиляровский?
— Как приятно встретить образованного человека.
С тех пор они и встречались раза два-три в неделю: ходили в театры, на выставки, беседовали о книгах и фильмах, что демонстрировали в передаче Гордона «Закрытый показ», обменивались мнениями о новой работе Лунгина и последнем романе Уэльбека, заполняли друг другом духовный вакуум, но и только. Инициативы в развитии отношений он не проявлял, Алина событий тоже не торопила. Ей и без того хватало, что торопить и кого торопить: редакторов журналов, организаторов поездок, солнце, не желающее заходить в тот момент, когда так красиво по небу парит альбатрос, и ветер, неожиданно стихающий тогда, когда она вознамерилась запечатлеть развевающиеся волосы идущих по полю юных фламандок. Жизнь Алины — одна сплошная спешка. К тому же она столько раз проигрывала в любви, что теперь торопиться отказывается. А может быть, понимает, проигрывала потому, что играла, и больше играть не хочет. А возможно, она все еще помнит, где именно в Москве находится центр «Полиграф» и как выглядит его руководитель. Возможно, она все еще пытается понять, какая неведомая сила заставляет ее вспоминать о человеке, с которым ее ничего не связывает. Алина уверена, что не связывает. Она ошибается. Но пока об этом не знает. Она продолжает встречаться с вишневым компотофобом, работать и бегать по солнцевским школам, выбирая лучшую для Натали. Она измучилась, но Натали этого понимать не желает:
— Я не хочу это носить! — девочка пытается стянуть с себя сарафан, не расстегивая. — Не желаю! И в школу я не хочу, раз там носят такое уродство. У меня была юбка клетчатая и пиджак, а тут все черное: фу!
— Натали, но ведь блузка будет белой. С воротничком, с оборочкой.
— Не хочу.
— Не капризничай!
— Буду! — Натали топает ногой. Алина чувствует взгляды продавцов и покупателей! Стыдно. Ужасно стыдно.
— Прекрати, я тебе говорю!
— Нет!
Алина чувствует, как рука непроизвольно замахивается, но звонок телефона останавливает удар.