Мелодия встреч и разлук
Шрифт:
— Я устала, — Алина закрывает глаза.
— Ладно, отдыхай. Но мы еще вернемся к этому разговору.
К разговору они не вернулись. Что было требовать от Алины? Жаловаться на друзей? А то, что она подружилась со своими обидчиками, было очевидно. После железного молчания Алина мгновенно стала своей в коллективе. А когда по интернату под большим секретом разнесся слух о том, что у нее были все шансы получить здоровую ногу, но судьба (родители, врачи, обстоятельства, злой дедушка, глупая бабушка — версии разные, смысл один) распорядилась иначе, то к уважению, которое теперь испытывали к Алине, прибавилось искреннее сочувствие. Теперь детям с ДЦП, с трудом передвигающимся самостоятельно, казалось, что слегка прихрамывающая девочка гораздо несчастнее их. Намного обиднее упустить свой шанс, чем не иметь его вовсе. Жалеть Алину стало модным, поэтому, когда возник вопрос, кому доверить подготовку новогоднего спектакля, все воспитанники единогласно проголосовали за нее.
Организация веселых приключений зайчат и медвежат в зимнем лесу стала первым режиссерским опытом Алины. Потом были концерты к Восьмому марта и Первому мая, ряд конкурсов «А ну-ка…», пьесы Чехова и Островского. Директор хвалила, бабушка изучала
35
Славочка, здравствуй!
Да, ты права, девочка действительно умеет снимать. Мне кажется, я выгляжу на этой карточке лет на десять моложе. Так что не переживай, на самом деле, у меня гораздо больше морщинок, чем у тебя. Я по-прежнему старше тебя на восемь лет, и, к сожалению, это не может быть незаметно. Как думаешь, почему я на фотографии в шляпе? Закрываю седину, моя милая, закрываю седину. А снимок действительно удивительный. А еще удивительнее его автор. Я никогда не думала, что она станет искать встречи со мной. Я переехала, когда она жила в интернате. Домой Алина практически не приходила. Незачем ей было приходить. Маша устроилась в филармонию, давала концерты. У Галины появилась новая забота — умирающая от рака дочь. Я тебе честно скажу: не знаю, за какие такие грехи настигает каждого отдельного человека эта болезнь. Если бы страдали лишь плохие люди, все было бы предельно просто, но ведь и хорошие, к сожалению, не застрахованы. Только не пиши мне: «Господь посылает испытания…» Может, и посылает. Но не в Зинином случае. Она сама себе и жизнь покалечила, и болезнь, я думаю, сама же к себе подпустила. Уж слишком никчемным стало ее существование: бесцельное, бесчувственное. Конечно, обидно. Конечно, горько. Но не настолько нелепо, как в случае с людьми, полными планов, желаний и оптимизма. А у Зины давно уже ничего этого не осталось. Я удивляюсь, как по-разному все мы устроены. Казалось бы, природа задумала только две разновидности человеческих особей: мужскую и женскую. У каждого из нас четыре конечности, по паре глаз и ушей, одинаковое количество зубов, пальцев, ребер. У всех моделей общая выкройка, но вместе с тем нет на земле ничего более далекого друг от друга, чем две отдельные личности. Мы живем по-разному, потому что по-разному мыслим, по-разному действуем и, что самое интересное, — по-разному чувствуем. Взять хотя бы эту пресловутую любовь, что тебе всю жизнь покалечила (не обижайся, ибо на правду не обижаются). Почему одним суждено испытать всю глубину и силу этих эмоций, а другие проживают свой век спокойно без каких-либо душевных терзаний? Почему кто-то находит свою половинку, а кто-то всю жизнь мучается от неразделенной любви? Почему среди этих невезучих есть те, кто достойно переносит всю несправедливость сердечных мук, а есть и другие: те, кто не может страдать в одиночку, изводит себя и окружающих? Почему, в конце концов, некоторые способны преодолеть себя, а остальные даже не пытаются этого сделать? Ты часто повторяешь, что Господь не посылает человеку того, что тот не способен перенести. По мне, и это не так — люди, бывает, сходят с ума от горя. Но даже если бы твое утверждение являлось непреложной истиной, мне кажется, высшей справедливостью были бы те страдания, которые человек может вынести достойно. Не все такие, как ты, Славочка. Не все находят успокоение в смирении, а кто-то и вовсе не может найти своего пути. Мне думается, так случилось и с Зинаидой. Она заблудилась. Заблудилась в чаще жизней, которые сама же и соединила, и перепутала. Что происходит с человеком, когда он понимает, что никогда не найдет своего места под солнцем? Мне ли спрашивать, правда? По-научному, его настигает монополярное аффективное депрессивное расстройство, а по-простому — покидает желание жить. Так что в схватке с болезнью Зина заранее выбрала победителя. Удивительно, что понять это мне помогла Алина. Я спросила:
— Как мама?
— Спасибо, плохо.
— Ты не переживай. Может, все образуется. Она молодая, сильная…
— Нет.
— Она справится.
— Нет. Она не хочет.
Через месяц Алина позвонила и позвала попрощаться с Зиной. На похоронах и отдала эту фотокарточку. Все спрашивала, нравится мне или нет. И кажется, мой ответ был для нее гораздо важнее всего происходящего вокруг. Это тогда я так думала. А сейчас я понимаю: не было у нее другого способа выдержать все это, кроме как продемонстрировать окружающим собственное спокойствие только для того, чтобы на самом деле его сохранить. Галины у гроба не было, в это время ей как раз экстренно проводили тромболизис, чтобы не допустить расширения очага настигшего ее под утро инфаркта. Маша рыдала на плече отца, а он обнимал ее обеими руками, прижимал к себе и находил бесконечное количество утешительных слов. А для Алины не нашел ни плеча, ни руки, ни звука. Она слонялась в одиночестве между немногочисленными пришедшими на панихиду, иногда останавливалась, щелкала вспышкой, вызывая неодобрительные перешептывания и недоуменные взгляды. А потом, когда отзвучали речи, все желающие простились, служащая привела в действие скользящую ленту крематория и Зина отправилась в свой путь, с которого, к сожалению, невозможно сбиться, Алина и вовсе тихонько скрипнула дверью и вышла из зала. Многие тогда обсуждали, что она поразительно бездушна, но я-то знаю, что ее душа разрывалась. У Алины, по сути, никогда не было матери, а в тот момент она осознала, что уже никогда и не будет. Кто-то сочтет, что невозможно потерять то, чего не имеешь. А по-моему, это самое ужасное испытание: потерять надежду на то, что когда-нибудь обретешь.
В общем, под влиянием этих впечатлений и
— На операторский?
— Что вы, Тонечка, конечно, на режиссерский.
— Мне казалось, она…
— Режиссура, только режиссура. Я ей так и сказала. Маня тоже смеется. Говорит, Алиша будет постановщиком ее концертов. Даже Михаил Абрамович, представляете, обещал подсобить. И сказал, что, если понадобится литература, его библиотека в полном ее распоряжении.
— Не может быть!
— Стареет.
Такие дела, дорогая. Недавно была в гостях у твоих. Малыш — просто прелесть. Хотя уже и не совсем малыш. Скоро пять. А вот между детьми, по-моему, не все гладко. Чувствуется какая-то натянутость. Сынок твой хмурый, невестка грустная. Надеюсь, это временно. Говорят же: «Милые бранятся…»
Целую. Я.
36
— Эта какая?
— Спасская.
— А эта?
— Царская?
— А та?
— Какая?
— Та, — маленький пальчик указывает на угловую башню.
— Не помню.
— А вон там что?
— Река.
— А за рекой?
«За рекой? За рекой вся моя жизнь, Натали».
— Я тебе потом расскажу.
— Когда?
— Когда подрастешь.
— Нет, сейчас, — маленький башмачок упрямо топает по булыжнику Красной площади.
Алина предостерегающе поднимает указательный палец и укоризненно качает головой:
— Ай-ай-ай.
— Мам, а это?
— Лобное место.
— Здесь стоят на лбах?
— Нет, на коленях.
— Молятся?
«Наверняка. Каждый про себя перед смертью».
— Нет. Просто…
— А это? — Как многие дети, Натали задает кучу вопросов и не всегда слушает ответы.
— Памятник Минину и Пожарскому. Они…
— Смотри, голуби.
— Да.
— Куда они летят?
— Туда, где тепло и уютно.
— К Мэри?
«Когда же ты перестанешь преследовать меня, сестричка?!»
— Может быть.
— Встань, я тебя сфотографирую. Смотри, какая красота!
— Угу.
— Не вертись. Я хочу, чтобы вошли купола.
— А что это?
— Новодевичий монастырь.
— Там новые девушки?
— И старые тоже. Ну, угомонись же. Замри. Да, вот так хорошо.
— Что хорошо?
— Свет, блики на куполах, фон.
— Что такое фон?
— Это очень важная штука. Когда ты станешь фотографом…
— Я буду скрипачкой.
— Почему матрешки? Здесь же нарисованы дяди.
Алина растерянно смотрит на деревянных политиков, расставленных на пластиковых столиках вдоль смотровой площадки перед МГУ. Что сказать? Устами младенца…
— Не трогай, дочка! Трогать нельзя.
— Почему?
— Дядя будет ругаться.
— Он злой?
— Нет, просто мы же не собираемся покупать. А вдруг испортим, сломаем.
— А если покупать, то можно трогать?
— Наверное.
— А нам нельзя?
— Нет.
— Значит, дядя жадный!
— Натали, ты невыносима!
— А Мэри говорит, что я — ангел!
— Это кто?
— Пушкин. Помнишь, мы читали его сказку о золотой рыбке?
— Какой-то он странный.
— Зайка, это же памятник.
— А где он сам?
— Он уже давно умер.
— Почему?
— Все умирают, а его…
— И ты умрешь?
— К сожалению. Но это будет нескоро и…
— Когда ты умрешь, я хочу жить с Мэри.
— «Чао бамбино. Сорри», — тихонько подпевает магнитоле Алина. Они возвращаются в гостиницу на такси.
— Кто это поет?
— Мирей Матье.
— Почему понятно только «сорри»?
— Она поет по-французски.
— А-а-а…
— Тебе нравится?
— Нет. Я люблю, когда играют, — Алина перехватывает в зеркале заднего вида недоуменный взгляд водителя. Еще бы: такая кроха и такие речи.
— И кого ты предпочитаешь? — интересуется он со сладкой улыбкой.
— Ванессу Мэй.
«Странно, что не Мэри Кравец».
— Но моя тетя лучше всех.
— А кто твоя тетя?
— Мэри. И лучше нее никого нет.
— В музыке?
— В мире!
Натали улыбается, водитель тоже, Алина плачет, Мирей поет.
37
— И как раз тогда, когда я уже была готова все простить, он…
Телефонный звонок прерывает всхлипывания пациентки. Обычно во время приема Гальперин включает автоответчик, но слушать дальше о похождениях очередного неверного мужа он не в состоянии. Ничего интересного с научной точки зрения в анамнезе этой женщины нет. Обыкновенный невроз на почве семейных неурядиц. К тому же у Влада давно готовы рекомендации: магазин одежды, салон красоты, экстремальные виды спорта, а еще было бы неплохо выйти наконец на работу. Это все он может сказать уже через пять минут после прихода подобных клиенток, но как руководитель психологического центра он обязан потратить все оплаченное время и не забыть по окончании душещипательной слезливой исповеди выписать успокоительное, чтобы довольные пациентки получили еще один весомый аргумент в споре с коварным изменником: окончательно подорванное здоровье. Нет, он, конечно, сочувствует женщинам. Просто устал от однообразия жалоб. Поэтому, увидев на дисплее сотового номер сына, извиняется и откликается с благодарностью: