Мелья
Шрифт:
В университете положение продолжало оставаться напряженным. Решения, принятые студенческим конгрессом, разумеется, не проводились в жизнь. Ректорат старался утопить в Лете все свои обещания, а министерство просвещения пыталось доказать свою демократичность в основном болтовней своих руководителей или какими-нибудь пустяковыми мерами.
Так, в конце 1923 года, чтобы продемонстрировать заинтересованность правительства в студенческих делах, в университет были назначены два специальных инспектора министерства — бывшие школьные инспектора.
Когда эти новоиспеченные «просветители» появились на «Холме», Мелья собрал товарищей по факультету. Ребята закатали брюки выше колен и с пением детской песенки ворвались в ректорат, приведя в замешательство
Их вытолкали вон, и они сразу же разбежались по факультетам и рассказали всем остальным товарищам. Смех на «Холме» не прекращался несколько дней.
Хулио ненавидел продажную администрацию президента Сайяса. Всех этих ректоров, профессоров, докторов, инспекторов, всех, кто в своем подавляющем большинстве когда-то окончил Гаванский университет, прошел через «горнило студенческого бунтарства», но с годами «остепенился», превратившись в выдержанного и самодовольного буржуа, обремененного солидным положением в обществе. Некоторые из них любили говорить: «Мы тоже были молодыми, тоже бунтовали». Хулио приходил в ярость от этих слов. Выходило, что и он должен был в недалеком будущем превратиться в подобного им пустобреха и фарисея. Ну нет, не дождутся они этого! И он обрушился на своих врагов статьей «Интеллигенты и тартюфы».
«Свобода. Равенство. Братство. Родина, Право, — писал Мелья в мае 1924 года. — Сегодня это только красивые слова, хотя вчера они выражали великие идеи. Сегодня свобода — это разрешение одной касты угнетать другие. Равенство — это смертельные объятия людей, уничтожающих друг друга в братоубийственных войнах. Братство — товарищество несчастных, угнетенных одним и тем же хозяином. Родина — сад, в котором немногие питаются его плодами, хотя и возделывают их. Право — средство защиты покоя сильных после того, как они удовлетворят свои аппетиты».
Он писал, что на смену хвастуну-дворянину, плуту-священнику, хозяину-зверю пришел интеллигент-лицемер. Он вобрал в себя все отрицательное, что было в прошлом. Его ум и подготовка позволяют ему лицемерить с большим искусством.
Он обрушился на интеллигентов, предающих интересы общества с такой же легкостью, как проститутка продается за деньги. Таких интеллигентов, по его словам, надо называть только Тартюфами — они недостойны уважения.
Будущие события подтвердили выступление Мельи. Многие из тех, кто вместе с ним боролся в студенческих рядах, а некоторые из них даже стали коммунистами, с годами отреклись от юношеских идеалов и оказались в лагере политических тартюфов и предателей.
Весной 1924 года Хулио Антонио и Оливин Сальдивар поженились. К этому времени он ушел от отца и вел самостоятельную жизнь, она же, дочь довольно зажиточных родителей, должна была приложить немало усилий, чтобы убедить родителей в необходимости своего замужества. Когда она добилась своего, они сняли более чем скромную квартиру и, собрав свои немногочисленные пожитки, переехали в нее.
Познакомились Хулио и Оливин на втором курсе, она тоже училась на юридическом. Произошло это на баскетбольной площадке, где Хулио как игрок выделялся среди своих товарищей. Оливин пришла с подругами посмотреть на игру университетской команды. Затем она не раз приходила на различные спортивные состязания, чтобы увидеть его. Хулио также играл в футбол и увлекался плаванием, но больше всего преуспел в гребле. Он был загребным сначала академической «четверки», а затем «восьмерки». В спорте он не забывал о политике. Его «восьмерка» представляла собою не только союз спортсменов, но и союз единомышленников. Не раз их политические враги называли его экипаж «восьмерка большевиков», стараясь вложить в эти слова как можно больше презрения. А однажды идейные разногласия «большевиков» и их противников чуть не привели к рукопашной схватке.
В дальнейшем знакомство с Оливин перешло
Первые несколько месяцев после женитьбы жизнь их проходила более или менее благополучно. Но постепенно семейные заботы отдаляли ее от общественной жизни, она становилась домоседкой. В ней брало верх желание создать «свою» семью по образцу и подобию обычной обеспеченной кубинской интеллигентской семьи. Долгие отлучки Хулио Антонио раздражали ее, не раз она жаловалась ему, что он предпочитает «свои» митинги и собрания. Правда, временами Оливин уговаривала себя, что она не права, и пыталась подавить раздражение, но на смену приходили беспокойство и даже страх за Хулио. Он всегда был впереди, всегда на виду — на любом митинге или демонстрации. Так, в сентябре того же года ей пришлось немало поволноваться за его судьбу, когда в Гаване произошли события, вызванные прибытием «Италии».
Итальянский военный транспорт, переделанный в плавучую выставку «Италия», бороздил в тот год воды Западного полуострова. По-видимому, дуче пытался убедить мир в процветании его фашистского государства. Однако экспозицию эту в латиноамериканских странах не очень жаловали. До Кубы она добралась после неудач в Монтевидео, Буэнос-Айресе и Веракрусе, где трудящиеся устраивали демонстрации протеста.
Реакционная кубинская пресса еще до прибытия «Италии» начала рекламную шумиху. Вояж фашистской выставки преподносился как выдающееся событие, и Гавана призывалась к демонстрации гостеприимства на высшем уровне. Но устроители торжеств забыли, что уже на заре своей юности фашизм вызывал омерзение у всякого честного кубинца, поэтому сторонники гостеприимства оказались в меньшинстве, и даже власти колебались, боясь, что это повредит их «демократическому» духу. Тем более на носу были президентские выборы, и, разумеется, кандидаты не хотели рисковать голосами избирателей.
Трудовой люд столицы и студенты решили организовать свой «прием» экипажу фашистского судна. Кампанию возглавил Хулио Антонио. Первыми откликнулись на призыв члены профсоюза служащих гостиниц и ресторанов. Они решили не обслуживать ни один банкет, который будет устраиваться в честь «Италии».
Сразу же Антиклерикальная лига, которую возглавлял Мелья, выпустила «Манифест к народу Кубы», который призывал: «…люди Кубы, закаленные в горниле кровавых эпопей, должны показать себя достойными своей истории, не только печальной и горестной, но также боевой и героической».
Манифест вызвал беспокойство в стане реакции и «Диарио де ла Марина», самая старая кубинская газета (и пожалуй, самая реакционная во все времена своего существования) набросилась 3 сентября на авторов манифеста с руганью, одновременно недвусмысленно призывая правительство не сидеть сложа руки и расправиться с рабочими и студентами, ибо иначе это принесет Кубе крупные международные осложнения.
Но в 1924 году трудно было напугать студентов, уже прошедших школу политической борьбы за свои права. Конфедерация студентов Кубы, Народный университет имени Хосе Марти подняли студентов, Коммунистическая группа Гаваны и профсоюз табачников в первую голову — рабочих столицы. И когда «Италия» ошвартовывалась у пристани, ее встретили около тысячи демонстрантов. Полиция ничего не смогла поделать: слишком сильны были в народе антифашистские чувства.
На следующий день студенты опубликовали призыв к организации митинга протеста: «Всем студентам, рабочим и вооруженным силам республики».
Тысячи листовок объяснили народу значение прибытия фашистских послов. Было рассказано о всех их бесчеловечных преступлениях. Было сказано во весь голос об опасности, которую несет с собой это пропагандистское судно, прибывшее в Гавану.
«…Давно уже на Кубе нет свободы. Если мы не будем протестовать сегодня, то унизимся еще больше, чем прежде».