Memento mori
Шрифт:
– Люси, – сказала сестра. – Лежите смирно, бабуня, у вас высокое давление.
– Я фамилию спрашиваю, деточка.
– Люси. Сестра Люси.
– Льюся-льюся, никак не разольюся, – завизжала бабуня Барнакл. – Ну, и все равно я ее включу в завещание. Помогите мне...
Пришел доктор, ей сделали укол, она угомонилась и задремала.
В час дня, когда все были заняты едой, она пробудилась. Сестра Люси принесла ей молочного крема и покормила ее с ложечки. В палате было тихо, все молчали, и с жестокой отчетливостью звякали ложки
Около трех часов бабуня Барнакл снова пробудилась и стала выкрикивать призывным голосом, сначала слабо, потом все звонче и пронзительнее:
– Ноовасти, виичернии ноовасти, – заливалась старая газетчица. – Виичеарнии гаазеаты, ноовасти, Иванинг стандырт, Иванинг старр и стандырт!
Ей сделали укол и дали глоток воды. Койку ее откатили в угол палаты и загородили ширмой. Приходил доктор, немного побыл за ширмой, потом ушел.
Приходила и заглядывала за ширму и новая старшая сестра. Часам к пяти, когда немногие посетители расходились, сестра Люси снова зашла за ширму и что-то сказала бабуне Барнакл, а та ей слабым голосом ответила.
– Она в сознании, – сказала мисс Валвона.
– Да, разговаривает.
– Плохо ей? – спросила мисс Валвона, когда сестра проходила мимо ее койки.
– Да, не слишком хорошо, – отозвалась сестра.
Кое-кто выжидательно и испуганно поглядывал на двери палаты, заслышав чье-либо приближение, словно именно там должен был появиться ангел смерти. К шести часам у дверей раздались мужские шаги. Бабуни, сидя в постелях над подносами с ужином, прекратили есть и обернулись к вошедшему.
Это и в самом деле был священник с маленьким ящичком. Мисс Валвона и мисс Тэйлор перекрестились, когда он проходил мимо них. Он зашел за ширму в сопровождении сестры. И хотя в палате царило безмолвие, никто не мог расслышать, даже с помощью слуховых аппаратов, ничего, кроме иногда доносившегося молитвенного бормотания.
Мисс Валвона оросила слезами свой ужин. Она вспоминала, как ее отец напоследок причастился святых тайн, а потом выздоровел и прожил еще шесть месяцев. Священник за ширмой препоручал бабуню Барнакл всеблагому творцу, свершал помазание глаз бабуни Барнакл, ее ушей, носа, рта, рук и ног, испрашивал отпущение грехов, содеянных ею при посредстве зрения, слуха, обоняния, вкуса и речи, греховного осязания рук и даже подошв.
Священник ушел. Некоторые доели свой ужин. Кто не доел, того упокоили овальтином. В семь старшая заглянула за ширму перед уходом в столовую.
– Как она там? – спросила одна из бабунь.
– Спокойненько уснула.
Еще примерно через двадцать минут за ширму заглянула одна из сестер, зашла туда на минуту, потом снова появилась. Ее проводили долгими взглядами. А она что-то сказала дежурному, тот пошел к столовой и, приоткрыв дверь, позвал старшую по палате. Он поднял один палец, показывая, что в палате у сестры налицо одна смерть.
С тех пор как туда легла мисс Тэйлор, это была третья смерть. И она знала порядок. «Из уважения
В пять минут десятого в мутном свете ночных лампочек бабуню Барнакл вывезли из палаты.
– Совершенно не смогу спать, – сказала миссис Ривз-Дункан. За нею многие сказали, что совершенно не смогут, однако, вконец обессилев, забылись крепчайшим сном. В палате до самого утра было очень тихо, и воедино сливалось сонное дыхание с одиннадцати коек.
Реорганизация старушечьей палаты началась на следующее утро, и все пациентки в один голос заявили, что, слава богу, бабуня Барнакл хоть до этого не дожила.
До сих пор двенадцать коек занимали только половину палаты: их просто выставили из другого, большего помещения, где были женщины помоложе. А при новом устройстве замысел был тот, чтобы подкинуть на свободное место еще девять сверхпожилых пациенток. Их предполагалось устроить в дальнем конце палаты. И уже сейчас, во время спешной подготовки, дальний конец назывался у сестер «гериатрический угол».
– Что это они за слово такое повторяют? – спросила бабуня Робертс у мисс Тэйлор.
– Это у них значит «старые». Видимо, к нам поместят престарелых пациенток.
– Мы у них, стало быть, школьницы?
Бабуня Валвона сказала:
– Вероятно, новым нашим подругам лет по сто.
– Что-то я ничего не расслышала – погодите-ка минутку, я вставлю трубу, – сказала бабуня Робертс, которая всегда называла свой крохотный слуховой аппарат не иначе как трубой.
– Смотрите-ка, – сказала бабуня Грин, – чего они к нам вносят.
В палату вкатили несколько кроватей и расставили их рядком в гериатрическом углу. Кровати были в общем обычные, больничные, с той, однако, поразительной разницей, что загорожены с двух сторон сетками, будто детские.
Бабуня Валвона перекрестилась.
Затем вкатили и пациенток. Вероятно, это был не лучший способ представить новеньких здешним, прилежавшимся больным. В разной степени одряхлевшие и растревоженные перемещением, новоприбывшие галдели и пускали слюни не в пример более обычного.
Сестра Люси обошла бабунь, всем объясняя, что придется с этими новенькими, сверхнемощными, быть потерпеливей. Упаси боже оставить поблизости от них вязальные спицы: они могут покалечить себя и друг друга. Но не надо волноваться, если случится что-нибудь такое. Тут она прервалась и обратила внимание сестры на то, что одна из новоприбывших, хрупкая, ссохшаяся и все же хорошенькая старушечка, пытается выкарабкаться из кровати. Сестры поторопились уложить ее обратно. Пациентка при этом издала младенческий вопль – но не совсем младенческий, скорее похоже было, будто старушка изображает младенца. Старшая продолжала доверительную беседу с бабунями.