Memento mori

Спарк Мюриэл

– Какая-то у меня слабость последние дни, – заметил он. – Доктор мой полагает, что многовато разгуливаю.

– Ну? – сказала Олив.

– Да. Нужно побольше дома сидеть.

– Боже ты мой, – сказала Олив. – Да ты для своих лет как огурчик. Другие пусть дома сидят, а тебе незачем.

– Что ж, – согласился он, – тут ты, пожалуй, права. – И, тронутый, он кинул нежный взгляд на ее ноги, на то место, где под платьем застежки пояса держали чулки, однако она и не подумала обнажить их.

– Пошли ты своего доктора, –

сказала она, – к чертям собачьим. И вообще, зачем ты пошел к доктору?

– Ну как, милая, там побаливает, здесь покалывает, а в общем, конечно, ничего серьезного.

– Куда моложе тебя, – сказала она, – и то у них побаливает и покалывает. Взять хоть Эрика...

– Это он-то на возраст жалуется?

– Да не без того. Господи боже ты мой.

Годфри сказал:

– Пусть винит самого себя, больше некого. Хотя нет, я-то виню его мать. С той минуты, как мальчишка родился, она...

Он откинулся в кресле, скрестив руки на животе. Олив прикрыла глаза и расслабилась, а голос его гудел в предвечерний час.

* * *

Годфри вернулся к своей машине, одиноко стоявшей у развалин. Все его тело подзатекло от сидения в этом жутком современном кресле у Олив. Человек наговорил лишнего и просидел дольше, чем собирался. Он неловко втиснулся в машину и хлопнул дверцей; его враз принялась укорять собственная более достойная и вновь обретенная личность.

«Ну что же это человек так себя ведет, зачем ему? – спрашивал он себя, выехав на Кингс-роуд и покатив по ней. – Зачем человеку все это нужно? – думал он, не разъясняя себе, впрочем, что именно. – Как это началось, с чего вдруг человек стал себя так вести?»

И негодовал на Чармиан, которая всю-то их совместную жизнь слыла кротким ангелом во плоти, женщиной с тонкими чувствами и утонченными вкусами. А он, Колстон-пивовар, он – сущее бревно, и терпели-то его только из-за нее, вот и наградили, можно сказать, подлой чувственностью. Он негодовал на Чармиан и торопился домой посмотреть, все ли она уладила, огорчив и миссис Энтони, и миссис Петтигру. Он извлек часы. Без семи с половиной минут шесть. Домой, домой, надо немножко выпить. Что же это на квартире Олив никогда ни капли спиртного. Говорит, не по средствам. Интересно, как это не по средствам: что она, спрашивается, делает с деньгами.

* * *

Алек Уорнер явился к Олив в половине седьмого. Она налила ему джину с тоником, он поставил его на столик рядом с креслом и вынул из портфеля блокнот в твердой обложке.

– Что новенького? – спросил он, откинув пышную седую голову на желтую спинку желтого кресла.

– Гай Лит, – сказала она, – был у врача опять же насчет своей шеи, снова ревматический приступ. Очень редкий случай, называется как-то вроде «торты в школе».

– Тортиколлис? – спросил Алек Уорнер.

– Вот-вот.

Алек Уорнер черкнул в блокнотике.

– Будьте

уверены, – сказал он, – что этот обзаведется оригинальным ревматизмом. Ну а еще что новенького?

– Дама Летти опять изменила завещание.

– Прелестно, – сказал он и сделал пометку. – И как же она его изменила?

– Ну, во-первых, Эрика опять выкинула. И снова вставила Мартина. Мартин – это другой племянник, в Африке.

– Она, вероятно, считает, что Эрик причастен к этим телефонным звонкам?

– Она всех подозревает. Боже ты мой. Такой у нее способ проверить Эрика. Бывшего полицейского она тоже выкинула.

– Главного инспектора Мортимера?

– Да. Она думает, может, это он звонит. Вот смех. Не успела его уговорить заняться в частном порядке своим делом, а уже думает, вдруг это он.

– Сколько лет Мортимеру? – спросил он.

– Под семьдесят.

– Я знаю. Но когда ему исполнится семьдесят? Узнавала?

– Я уточню, – сказала Олив.

– Всегда уточняй, – сказал он.

– По-моему, – сказала Олив, стараясь как-нибудь загладить свое упущение, – ему очень скоро будет семьдесят – чуть ли не будущей весной.

– Узнай поточнее, милая моя, – сказал Уорнер. – А пока что он... не из наших. Займемся им в будущем году.

– Она думает, что это, может быть, вы, – сказала Олив, – Это вы, что ли?

– Сомневаюсь, – сказал он устало. Он уже получил письмо от дамы Летти, где был задан тот же вопрос.

– У вас же и словечки, – сказала она. – С вас вообще-то вполне станется. Миссис Энтони, – прибавила она, – нынче утром поругалась с миссис Петтигру и пригрозила уйти. Чармиан обвинила миссис Петтигру, что она ее пыталась отравить.

– Вот это действительно свежие новости, – сказал он. – Я так понимаю, у тебя сегодня Годфри был?

– А как же. Он только сегодня был какой-то странный. Совсем даже не в себе.

– Что, неужели застежки твои его никак не возбуждали?

– Никак, хоть он и очень старался. Он сказал, будто его доктор не велит ему столько разгуливать по городу. Я уж не знала, то ли это счесть за намек, то ли...

– А миссис Петтигру – ты о ней подумала?

– Ой боже ты мой, – сказала Олив, – нет, не подумала.

Она ухмыльнулась и пришлепнула рот рукой.

– Попробуй выяснить, – сказал он.

– Ох ты, господи, – сказала Олив, – не видать больше пятифунтовых бедному Эрику. А вы думаете, миссис Петтигру еще годится?..

– Думаю, да, – сказал Алек, не отрывая карандаша от бумаги.

– На кухне у меня лежит газета, – сказала Олив, – и там статья, как один проповедник поучал по случаю своего столетия.

– Что за газета?

– «Дейли миррор».

– Она у меня на учете. Они там в агентстве только периферийную прессу иногда упускают из виду. Но все равно спасибо. Всегда сообщай мне про такие находки, на всякий случай. Вообще будь начеку.