Мемо
Шрифт:
Оптимисты думают, что их угонят в Германию. Другие настроены более мрачно, говорят о расстреле, о побеге. «Какой там побег?» – думает Поль. Эта затея кажется ему бессмысленной и совершенно невыполнимой.
Настает ночь. Не хватает места. Некоторые, и Поль в том числе, дремлют сидя, прислонившись спиной к стене.
Утренний свет затопляет залу. Поля допрашивает настоящий пруссак, каких редко встретишь на самом деле. Бритая голова, толстый затылок, круглые очки с железной оправой, голубые, словно стеклянные глаза. Эта ходячая карикатура держит в руках удостоверение, подделанное в подпольной
Но Полю так и не удается вспомнить год рождения, который стоит в документе. То ли 1920, то ли 1924. Он говорит неправильно. Офицер впивается в него своим блеклым взором и слушает, не подавая вида. Разволновавшийся студент или юнец, уклоняющийся от отправки в Германию? Кажется, что этот допрос – сущая формальность, и немцам без того забот хватает: городская управа гудит как улей, звонят телефоны, то и дело кого-то вызывают, отдают приказы.
Поля отпускают вместе с другими. Домой они отправляются пешком. Им приходится идти двадцать километров. Они охотно прошли бы и вдвое больше.
В Ньер-ля-Фонтен их уже ждут. Встречают так, словно они вернулись с того света. Если верить тем, кто был с ним, все это время с губ Поля не сходила принужденная улыбка. «Это получалось само собой»,– отвечает им Поль.
Снова опускается ночь. Приходит и последний из их группы. Его тоже отпустили, хотя, конечно, и не подумали извиниться за то, что избили прикладом.
Поль напряженно думает; им чертовски повезло, что ими занималась армейская служба безопасности. Если бы они нарвались на гестапо или СС…
Дрожь пробрала Поля, когда он пришел в себя. Вот что случается, когда дают волю подсознательному. Вовсе не любви он предавался в эти минуты, как, должно быть, предположил бы Фрейд.
Ничего похожего. Скорее наоборот. Так что Фрейд вряд ли перевернется в гробу. Поль всегда недоуменно пожимал плечами, когда слышал про Эрос или Танатос.
К несчастью, «мемо-2» одинаково эффективен, идет ли речь о плохих или приятных воспоминаниях. Благодаря ему самый последний из кварков памяти постоянно находился в возбужденном состоянии, вызывая в мозгу целую цепь реакций с использованием всей информации, которая была ранее в него заложена. Время перестало быть помехой, и искажений, вызванных частичным провалом памяти или притуплением чувств, не происходило. Не было и наложения новых воспоминаний, нарушающих чистоту первого впечатления. Не было жестокого вмешательства холодного разума, скептицизм которого, впрочем целительный, лишь затушевывает очарование прожитых лет и вовсе не освещает того, что скрыто во тьме прошедшего.
В остальном, независимо от того, было ли то или иное событие, восстанавливаемое памятью, таким на самом деле, или память оживляла лишь наиболее яркие моменты прошлого, Поль вновь возвращался в то же положение, в каком оказывался в последний раз: вновь выплывали разногласия с Изабеллой относительно катастрофы, которая ожидает их в будущем.
Парадоксальным было поведение Поля: чтобы не корить себя за то, что он способствовал распространению столь ужасного препарата, Поль
Поль встал и зашагал взад-вперед по комнате. Ему в голову пришла безумная мысль. Нельзя ли, смешав «ме-мо-2» и «мемо-4», воздействовать на будущее, подобно тому, как он это проделывал с прошлым?
Видно, однажды приняв подобное снадобье, человек терял способность рассуждать здраво…
Оставалось, правда, соблюсти некоторые меры предосторожности, и Поль решил не откладывать это на завтра, несмотря на поздний час.
Минос получил дозу с равным содержанием двух веществ. Поль внимательно наблюдал за ним, время от времени поглядывая на часы. Через шесть минут крыса рухнула на пол клетки. И тут же Полю пришлось зажать нос – таким невыносимым был запах ее разлагающегося трупа.
Позвонил телефон. Поль снял трубку.
– Это ты? – послышался голос Изабеллы.– Что это ты делаешь в лаборатории в такое время?
– Я только что убил Миноса,– сказал Поль, все еще зажимая себе ноздри.
– Как это тебе удалось?
– Дело в том, что я его убил как бы задним числом. На прошлой неделе он явно был мертвым, а то, что я предполагал принять сам, я скормил ему только что.
– Поль!
– Я сейчас выброшу труп, открою окна и потом иду домой. Не сердись, если я что не так сказал.
– Ну и балбес! Сейчас же возвращайся домой. Ты мне нужен.
Поль оглянулся на крысу. Труп стоял на четырех лапах и не спускал с него своих маленьких глаз.
– Я чуть было не проглотил эту чертову отраву,– сказал Поль. Он еще дрожал. Изабелла прижалась к нему.
– Бывают минуты,– начала она,– когда…
– …ты мне противен,– закончил за нее Поль. Изабелла засмеялась.
– Нет… когда мне приходит на ум, не свихнулся ли ты сам после того, как первый раз принял С-24. Через день-другой ты захочешь проглотить смесь стрихнина с мышьяком – поглядеть, что будет.
– Вот уж не знаю, что хуже,– сказал Поль.– Так или иначе, вопрос не в том, чтобы что-то изменить. Я просто хочу побыть в своей будущей шкуре, только и всего. И кроме того, хотелось бы увидеть, что станет с нашим обществом. Насколько я могу судить, все пойдет вкривь и вкось.
На какое-то время он замолк, потом неожиданно заявил:
– Я, пожалуй, снова туда отправлюсь. Изабелла отступила на шаг.
– И я с тобой.
– Нет, нет! Я уже сказал тебе.
– Что ты завел одно и то же! Я отправлюсь с тобой, и все тут.
– Изабелла, ты должна остаться рядом со мной и, если что стрясется, дать мне лекарство.
– А раньше ты заботился о том, чтобы я была рядом? Тоже мне, предлог придумал.
– Изабелла!
– Я так решила.
– Я просто тебе не дам.
– А у меня есть.
Он удрученно покачал головой.
Поль и Изабелла поднимаются по неухоженной лестнице. Подходят к двери. Изабелла звонит. Дверь тут же отворяется. Человеку, который стоит, уставившись на них с хмурым видом, они показывают, что в руках у них ничего нет.