Мемориал
Шрифт:
— Осветить лицо!
— Вот дурак, — возмутился сержант. — Да я это, я! — Но распоряжение юнца выполнил.
— Разводящий ко мне, остальные на месте!
«Остальные» всё же не остались у входа, а медленно приближались вслед за сержантом к часовому. Но он, совсем ещё мальчишка, не замечал этого, увлёкшись докладом. «За время несения службы происшествий не случилось…»
Сержант выключил фонарик. Я совершенно бесшумно скользнул в сторону. Два неясных силуэта маячили впереди и справа.
— Проверяющий капитан Кряжко, — сержант махнул рукой туда, где
Наверное, он прищурился, вглядываясь во мрак. Впрочем, не знаю. Не видел.
— ПАФФ! — почти бесшумно вылетела пуля из браунинга. Спина сержанта прогнулась, и он повалился на часового.
— Ой… — сказал часовой.
— ПАФФ! ПАФФ! — Его сначала откинуло вбок, затем назад. Ещё секунда — и оба тела распластались по земле.
Я улыбнулся. Как всегда накатило приятное возбуждение.
Оставалось четыре минуты.
Я заспешил на второй пост. Тамошнего часового видно не было. У границы постов я присел на корточки, привалившись спиной к столбику забора, и свернул самокрутку. Едва запах дыма распространился вокруг, как неподалёку раздался окрик:
— Эй, Саня, дай табачка!
— Иди, отсыплю, — сквозь кашель отозвался я. Многие кашляют, сделав первую затяжку, поэтому мой голос не показался ему странным.
Увидев, а, точнее, угадав движение в мою сторону, я трижды выстрелил. Солдат сдавленно вскрикнул и упал на четвереньки. Я же, напротив, вскочил и подбежал к нему. На спине расплывалось тёмное пятно, значит, одна из пуль прошла навылет. Но он был жив, и пальцы его царапали землю.
Я схватил его за волосы и оттянул голову назад. Без сомнения, он увидел меня, так как с его губ сорвался удивлённый стон.
Обоюдоострый клинок из немецкой стали вонзился ему в шею как в масло, по самую рукоятку. На руку хлынула тёплая кровь. Солдат забулькал и обмяк. Я повернул нож у него в горле и содрогнулся в приступе семяизвержения.
Оставалось полторы минуты.
Будь проклята война! Мне хотелось петь, смеяться, хотя бы просто расслабиться. А нужно было, наоборот, собраться и действовать.
Поэтому я только слизнул кровь с ладони и бросился к прожектору. Направив его вверх, я поднялся на вышку и дёрнул рубильник, один на весь периметр. Лампочка нагревалась медленно, и пока что светилась зловещей красной нитью.
Стало ясно, что все четыре повернуть я уже не успею. Придётся ограничиться тремя. С тем, что стоял в углу, осложнений не возникло. В то мгновение, когда я подбежал к третьему, находящемуся у калитки, он как раз разгорелся на полную мощность. Проклятье! Он заржавел, и чтобы повернуть его, мне пришлось навалиться всем телом. Шарниры скрипнули, и яркий сноп света метнулся в безбрежную синеву ночного неба.
Где-то вдалеке уже слышался гул моторов… Восемь тяжёлых бомбардировщиков ползли к городу с заданием уничтожить обозначенные прожекторами Митрофановские продовольственные склады. Восемь пальцев уже лежали на кнопках, готовые сбросить на объект множество бомб. Бомб, обладающих страшной разрушительной силой. Бомб, начинённых голодом…
Мой план был продуман
Просто немцы летели чуть медленнее, чем я рассчитывал. То ли они специально двигались на малой скорости, внимательно разглядывая ночной город, из боязни проскочить объект. То ли взяли с собой слишком большой груз. Во всяком случае, я успел не только отойти от складов и выйти на шоссе, но и повстречать патруль, идущий от Балтийского вокзала. А патруль успел увидеть прожектора, включенные, несмотря на запрещение, да ещё направленные вверх.
Я побежал. Вслед засвистели.
Милицейское начальство, в отличие от военного, поступило именно так, как поступил бы я сам, то есть оставило в городе надёжных людей. Рука опытного стрелка не дрогнула, и пуля рванула левое плечо, швыряя меня вперёд. Я упал и кубарем покатился по дороге, сдирая кожу с локтей, спины и коленей.
И тут дали залп зенитки, и сигнал воздушной тревоги огласил город.
Превозмогая боль, я вскочил и снова бросился бежать. Рядом взвизгнули тормоза. Я шарахнулся в сторону. Яркий свет фар на мгновение ослепил меня. Полубезумным взглядом я уставился на бампер «Москвича», застывший в полуметре от меня.
Потом перевёл взор на изодранные в клочья джинсы.
Один за другим раздались первые взрывы. Тугая волна воздуха припечатала к земле моих преследователей. Над складами поднималось пламя.
— …ев мудак, разбегался здесь, как на «Динамо»! Спринтер херов! — бесновался водитель, высунувшись через боковое окошко.
«Наверное, определённо и вне всякого сомнения», — подумалось мне. Не обращая внимания на разъярённые гудки, я одиноко побрёл на другую сторону улицы, тупо разглядывая табличку с надписью: «Гражданский проспект».
Из Института я уезжал ещё в одиннадцать утра. Сейчас было темно. Я посмотрел на часы — девятнадцать сорок три.
Как я попал сюда? Где я был почти девять часов? Что я делал? Мне случалось иногда оказываться в похожих ситуациях — когда напивался до бесчувствия на студенческих вечеринках. Но сегодня-то я не пил!
Я повернулся и, шатаясь, зашагал налево. Страшно болели колени и локти, жгло спину. К тому же ныло только что простреленное плечо, и во рту ощущался солоноватый привкус крови. Темнота хлюпала и сочилась под ногами, мостовая таращилась пустыми глазницами открытых люков. В лицо брызнуло чисто питерским месивом из снега и дождя с болотным запахом. Время от времени Гражданский проспект озарялся заревом — где-то за спиной полыхали Митрофановские склады. Я даже не удивился этому названию: на Митрофановской площадке был склад цветных металлов «Электросилы», который я полгода охранял — до кладбищ я подрабатывал в ВОХРе. А теперь мой воспалённый рассудок скрестил этот склад с Бадаевскими продовольственными, сгоревшими в блокаду. В диком испуге и в растерянности я шагал навстречу неизвестности…