Меморист
Шрифт:
Она увидела у Малахая на лице сочувствие. Логан гораздо больше нравилось обычное нейтральное выражение: поднятые брови, отрешенный взгляд объективного наблюдателя. Она не хотела сострадания, она его не заслуживала, ибо не устояла перед своим старым недугом. Меер научилась сражаться с накатывающимися воспоминаниями, не пускать их в сознание. Она знала все то, что их вызывало, и старательно этого избегала. И, тем не менее, сейчас Меер снова слышала где-то вдалеке ту старинную мелодию… приглушенную и неразборчивую, доносящуюся из-за пределов этой комнаты, здания, улицы, города, из-за пределов этого времени. Она испытывала леденящую душу тревогу,
Стиснув подлокотник кресла, Меер попыталась сосредоточиться на том, чтобы дышать ровно и глубоко и держаться за настоящее, но тайна снова и снова накатывалась на нее с яростью, к которой она оказалась не готова. Все эти годы работы с Малахаем, многочисленные сеансы гипноза и научные теории о псевдовоспоминаниях, ставшие для Меер чем-то вроде веры, не могли устоять перед силой этой загадки.
— Что с тобой?
— Со мной все в порядке, — сказала Логан, не желая признавать, особенно самой себе, что поднялся призрак ее самой, какой она была в детстве, что тайны этого ребенка высасывают из воздуха настоящее, затрудняя дыхание, и что навязчивые страхи, когда-то обступавшие ее со всех сторон, тянувшие к ней свои острые когти, хватавшие ее и уносившие в совершенно незнакомое измерение, набросились на нее снова.
Малахай вставил ей в руку стакан. Только выпив всю воду, Меер осознала, как же сильно хотела пить, но теперь она не могла утолить жажду. Наконец она поставила пустой стакан рядом с конвертом из плотной бумаги и рисунком.
— Реальность — это то, что сейчас, — произнес психиатр знакомую фразу. — Реальность — это то, что сейчас.
Кивнув, Меер постаралась сосредоточиться на ней. Это было одно из тех напоминаний, которым ее учили в детстве. «Реальность — это то, что сейчас. Реальность — это то, что сейчас». Тряхнув головой, словно это движение могло прогнать воспоминание, Логан с силой ткнула кулаком в ладонь.
— Я даже не подхожу к пианино, Я не сочиняю музыку. Не сочиняю вот уже двенадцать лет. Почему этого недостаточно?
— Меер, ты слишком строга к себе, твоей вины тут нет. Мы возвращаемся в настоящую жизнь, чтобы довести до конца то, что не закончили в прошлых жизнях, как бы нам ни хотелось уклониться от своего кармического долга…
Помимо всего прочего, Самюэльс был фокусником-любителем, умеющим превратить платок в белого голубя или проблему — в букет возможных ответов, однако сейчас Меер была не в том настроении, чтобы выслушивать эти немыслимые объяснения.
Она его не слушала.
— Что бы ни случилось, я больше не сяду на лекарства, чтобы жить в этом тумане. — Ее голос был таким же твердым, как и напряженные мышцы длинной шеи.
— В чем дело? Что случилось?
— Страшилки вернулись, — прошептала Логан, используя то слово, которым называла в детстве всепроникающую тревогу и страх, а также диссонирующие аккорды, терзавшие ее слух.
ГЛАВА 3
Вена, Австрия
Четверг, 24 апреля, 17.15
На протяжении вот уже почти трехсот лет эксперты заходили в одну и ту же комнату, доступ куда был открыт только для избранных, чтобы изучить сокровища, которым в самое ближайшее время предстояло быть выставленными на торги. Но у многих ли из них сердце колотилось
В свои шестьдесят пять Логан, возглавлявший в художественном салоне отдел иудейской истории, считался еврейским Индианой Джонсом. В течение последних тридцати пяти лет он разыскал сотни тысяч экземпляров Торы и других религиозных реликвий, пропавших или потерянных в годы Второй мировой войны. Что-то он в буквальном смысле раскопал, как запрятанный клад, что-то тайком переправил через границы коммунистических стран или получил из рук головорезов, интересовавшихся только деньгами, щедро обещанными Логаном. Но, несмотря на такой солидный послужной список, одно сокровище, разыскиваемое дольше всех, по-прежнему никак не давалось ему в руки: средство понять недуг, терзающий его дочь.
И вот сейчас, наконец, появилась надежда на то, что ему удалось найти ключ к этой загадке. В шкатулке из красного дерева лежал обычный набор игр: маркеры для виста, доска для криббеджа [2] , шашки, шахматы, две колоды игральных карт. Однако рентгеновский анализ показал, что под двойным дном шкатулки имеется потайное отделение, в котором спрятан квадрат или тонкой ткани, или плотной бумаги — техники не смогли определить это даже с помощью самого совершенного оборудования. И вот теперь, уединившись за запертой дверью, Джереми Логан собирался выяснить, что это.
2
Английская карточная игра XVII века.
Сняв с себя бежевый свитер, он бросил его на стул и закатал рукава темно-синей водолазки. Выудив в спутанных черных волосах, обильно тронутых сединой, свои очки, Логан водрузил их на переносицу и осмотрел шкатулку. Теперь ему уже было известно, что искать. В мощную лупу он разглядел, что под буквой «В» изображено созвездие. Эту единственную подробность Меер никогда не включала в свои рисунки. Вглядевшись в изображение, Джереми с изумлением понял, что видит перед собой созвездие Феникса, названное в честь мифической птицы, олицетворявшей в древности перевоплощение. Как и Малахай Самюэльс, он никогда не сомневался, что в сердце страданий его дочери лежит проблема переселения душ: ее терзают видения из предыдущей, трагической жизни.
Джереми Логан страстно верил в перевоплощение и в то, что души, принадлежащие некоему общему кругу, остаются объединены между собой и после переселения. Это, с одной стороны, затрудняет контакт с теми, с кем у нас в прошлой жизни были проблемы, но с другой — способствует сближению с теми, кого мы прежде любили. Родители, друзья, возлюбленные, коллеги по работе раз за разом входят в круг близких душ; Джереми переживал, что ему никак не удается убедить дочь довериться тем, кто ее окружает, опереться на него, на Малахая и других близких людей, дать им возможность помочь ей найти свой кармический путь. Но Меер оставалась упрямой, как это бывает со всеми неверующими, в то время как сам он был верующим.