Мемуары Эмани
Шрифт:
Знаете, в какой семье я выросла? Она была большая. Дедушка, бабушка, мама, папа и пятеро детей. Я была старшей, росла своевольной и дерзкой. Меня защищала бабушка, которую называли амя, горбатенькая и хлопотливая. На ней лежало все домашнее хозяйство. Дедушка и папа работали на поле, выращивали рис. Моя мама была снохой, подневольным человеком без права голоса, подчинялась всем.
Три раза в день дома варили рис без соли – паби. Ели с кимчи – корейской капустой – и соевой пастой, густо приправленной чесноком и жгучим перцем, который сейчас называют чили.
На всякий случай буду писать здесь рецепты корейской еды, вдруг захотите когда-нибудь сварить.
Ингредиенты:
Рис
Способ приготовления:
1. Рис аккуратно промываем в холодной воде 3–4 раза, затем вливаем чистую холодную воду, ставим на сильный огонь.
2. Как только вода закипит, сразу закрываем крышкой, убавляем огонь на самый маленький и оставляем на 25 минут.
После чего накладываем паби из казана в тарелки.
В корейских семьях был обычай: молодая сноха на следующий день после свадьбы должна сварить паби и подать родителям мужа. У меня получилась жидкая размазня. Свекровь вздохнула. Она поняла, кого выбрал ее сын.
В день свадьбы перед невестой расстилают дорожку, и она идет по ней до самого порога. В руках молодая сноха несет в подарок свекрови зеркало. Прожив несколько лет рядом со свекровью, я поняла, что зря тащила такую тяжесть – она ни разу не посмотрела в зеркало на себя.
По корейскому обычаю, свекровь пляшет перед невестой в день свадьбы, потом роли меняются. Сноха танцует перед ней всю оставшуюся жизнь. Перед ней и родней мужа. Они отворачиваются, потому что сноха всегда танцует плохо. А главный зритель – супруг – еще и накажет за плохое мастерство. Но об этом периоде жизни я расскажу позже, а сейчас вернемся в мое детство.
Больше всего запомнились озорные моменты.
Моя тетка, папина младшая сестренка, выходила замуж. К свадьбе готовились потихоньку, заранее. Откладывали деньги и закупали продукты, которые складывали в кладовке и закрывали на ключ.
Я незаметно пробиралась в кладовку, открывала замок одним щелчком ножа и брала из запасов колбасу. Дома объявляла, что иду собирать сухие кусты хлопка – гузопаю, как их называют в Узбекистане. Все настораживались, потому что знали, что труд не был у меня в почете.
В глубине засохших зарослей хлопчатника я стелила на землю фуфайку, грызла колбасу и смотрела в небо. Облака плыли надо мной. Так тихо и спокойно было здесь, без криков и шума. Наевшись и навалявшись, возвращалась домой. Бабушка отворачивалась, чтоб не видеть жалкие кустики гузопаи в моей руке. Мне было все равно. Сытая и довольная, я играла на улице до полуночи.
Я прибегала домой, когда все спали. Ужинала в темноте, прижималась к костлявому боку амя и засыпала.
Утром на керосинке в чугунной сковороде жарилась картошка, которую я съедала и опять пропадала на целый день. Амя стояла на пороге, подперев спину руками, и смотрела мне вслед. Долго-долго, не отрывая взгляд от моей курчавой головы, как будто провожала насовсем.
Мне выпало родиться первой из многих внуков, и не просто родиться, а быть дочерью единственного сына, над которым амя тряслась сильнее, чем осиновый лист. По семейной легенде, она выпросила его у небес. Однажды бабушке, которая была еще молодой, встретился старец в белых одеждах. Остановился и сказал: «Хочешь сына,
Дед боролся с ними каждое лето – брил меня наголо до семи лет. Помню, как сидела на низенькой скамеечке, а он все водил бритвой по моей голове и приговаривал: «Не вертись, лезвие острое, сиди тихо, не крутись!»
Ветер разносил по двору туго скрученные колечки волос, а бабушка гонялась за ними с веником в руках.
Мама вместе со скудным приданым принесла историю своей семьи. Плохую. Моя вторая амя была дочерью королевской наложницы. Совсем молодой убежала в Россию с батраком, опозорив родителей и себя.
Бабушка, папина мама, осуждающе фыркала:
– Без родительского благословения нарожала кучу детей.
В этой куче были пять сыновей и одна дочь – моя мама. Когда началась Гражданская война на Дальнем Востоке в 1918 году, батрак сбежал в партизаны и сгинул навсегда. Может быть, погиб в геройском бою, а может быть, влюбился в другую красотку, но домой не вернулся.
Мамина мама, когда осталась одна, раздала сыновей в батраки, дома оставила маленькую дочь.
– Отдать сыновей в батраки – сердца у нее не было, – неодобрительно качала головой папина мама, добавляя сердито: – И дочь ничему не научила!
Прошло время, старший сын вырос, отыскал братьев и вернулся с ними к матери. Сыновья выросли и женились, родили детей, которые не трогали ее сердца. Молодые снохи шушукались у нее за спиной и обижались на равнодушную свекровь, а она презрительно оглядывала их и отворачивалась.
Оживала мамина мама, когда брала на руки малышку, которую родила дочь. Это случалась нечасто, потому что ходить без повода к замужней дочери она не могла. Таков был обычай. Помню, как быстро отец одевался и уходил задами из дома, когда теща появлялась на горизонте. Дед тоже удалялся следом и, встречаясь с гостьей на пороге, говорил:
– К сожалению, у меня дела, извините.
Она присаживалась во дворе. Держала на руках внучку, дотрагивалась до рыжих кудряшек и улыбалась. Прожила вторая бабушка сто два года, шесть месяцев и двадцать дней. Снохи заходили к умирающей в комнату и шипели:
– Пора и честь знать, всех сыновей пережила.
Она не слышала их, потому что бежала навстречу молодому батраку, который ждал ее под цветущей сакурой в саду.
Я медленно бреду по знакомой дороге, исхоженной двадцать лет назад босиком. Мирно журчит арык, через который перекинут деревянный мостик, засыпанный глиной. Присела и черпнула ладонью воду. Обычно мы сидели здесь с подругами, болтая ногами в прохладной горной воде. Чинара шелестела листвой, как и много лет назад. Солнечные зайчики пытались пробиться сквозь ее густую крону и плясали в тени ветвей.