Мемуары фельдмаршала. Победы и поражение вермахта. 1938–1945

Кейтель Вильгельм

Я считал своим долгом на протяжении этого лета не оставлять у Гитлера сомнений, что и Генеральный штаб, и его руководящие генералы разделяли серьезное беспокойство из-за возможности того, что разразится война; и не только из-за того, что война в их памяти оставила слишком страшные воспоминания, но и потому, что они считали нашу армию совершенно неготовой к войне, и они расценивали опасность войны на два фронта как особенно зловещую перспективу, которая решит наши судьбы, если она осуществится. Я полагал, что ему важно знать об этом, несмотря на то что я понимал, что это только еще больше усилит его подозрение к его генералитету.

По этой причине в начале августа 1939 г. у него зародилась мысль изложить свои идеи самим начальникам штабов, другими словами, без их главнокомандующих,

в Бергхофе. Со стороны мне представилась наилучшая возможность увидеть, какой эффект это произвело, и я понял, что ему не удалось выполнить свое намерение: хотя только генерал фон Витерсхейм [начальник штаба 2-й группы армий] смог своими вопросами в достаточной мере показать, насколько он не согласен с тем, что обрисовал Гитлер, это само по себе, вероятно, зародило в голове Гитлера подозрение, что он столкнулся с железной оппозицией людей, которые в душе отвергали любые речи, которые они считали сугубо пропагандистскими. Гитлер никогда не говорил мне о его впечатлении об этой встрече, но он обязательно сказал бы мне, если бы был удовлетворен ею.

Для него это было горьким разочарованием, которое превратилось в явную неприязнь к Генеральному штабу и высокомерию его «касты».

Сильнее всего была его речь в Бергхофе, произнесенная 22 августа перед генералами войск Восточного фронта, предназначенных для действий в Польше, речь, произнесенная с полным пониманием и применением психологического расчета. Гитлер был необычайно одаренным оратором, с мастерской способностью подбирать слова и выражения соответственно аудитории. Я могу даже сказать, что он извлек для себя урок из своего неудачного выступления перед начальниками штабов и понял, что попытка столкнуть их с их главнокомандующими была психологической ошибкой. Другие версии этой речи были субъективно изменены, как ясно показали записи, сделанные адмиралом Беме, который должен был быть абсолютно беспристрастным.

24 августа Гитлер прибыл в Берлин, а 26-го должно было начаться вторжение в Польшу. Все события, происходившие в эти дни в рейхсканцелярии перед 3 сентября, имеют такое важное мировое и историческое значение, что их оценку и интерпретацию лучше всего будет предоставить профессиональным историкам; сам я могу добавить лишь немногое из своего собственного опыта, и к сожалению, у меня в распоряжении нет никаких записей или заметок, которые подкрепили бы мои воспоминания.

К полудню 25 августа я сначала был вызван к фюреру в рейхсканцелярию. Гитлер только что получил через [итальянского] посла Аттолико личное письмо от Муссолини, из которого фюрер прочел мне несколько абзацев. Это был ответ дуче на строго конфиденциальное письмо Гитлера, посланное им из Бергхофа несколькими днями ранее, в котором он сообщал ему о запланированном столкновении с Польшей и о своем стремлении добиться решения неустраненной проблемы Данцигского коридора военной акцией, если Польша – или Англия от лица Польши – откажутся отступить. По нескольким причинам Гитлер назвал дату возможной операции против Польши на несколько дней позже [чем это было запланировано на самом деле], как он сам сказал мне, он рассчитывал на немедленную передачу содержимого его письма в Лондон, через наше столь «заслуживающее доверия» министерство иностранных дел, и это, как он предполагал, должно было показать, насколько он серьезен в своих намерениях, но с другой стороны, скрыло бы истинную дату начала его военной операции, так что, даже если поляки будут заранее предупреждены, запланированный элемент тактической внезапности при нападении сохранится. И наконец, переносом объявленной даты вперед Гитлер надеялся заставить Британию поскорее вмешаться и предотвратить развязывание войны. Он безусловно ожидал, что они так и сделают, и поэтому он рассчитывал на поддержку со стороны Муссолини.

Реакция Муссолини была для Гитлера первым разочарованием в этой авантюре; последний рассчитывал на поддержку Италии как на само собой разумеющуюся, и даже на помощь военного характера; как-никак, Италия безоговорочно подписала пакт о военной помощи [«Стальной пакт»], и Гитлер ожидал от Муссолини такую же верность Нибелунгов, какую он, без какой-либо собственной выгоды, в свое время продемонстрировал Италии в кампании в Абиссинии [Эфиопия].

Письмо Муссолини было неожиданным ударом для Гитлера: дуче писал, что он,

к сожалению, не может выполнить своего обещания, поскольку король Италии отказывается подписать приказ о мобилизации, и, поскольку это – исключительная прерогатива монарха, он бессилен что-либо сделать. Но это еще не все: Италия утверждала, что она не готова к войне, ей не хватает оружия, боеприпасов и снаряжения. В стране огромный дефицит сырья: меди, марганца, стали, резины и т. д. И если бы он получил ощутимую помощь Германии в этой области, он, естественно, пересмотрел бы позицию Италии, если дело дойдет до войны.

После этого отказа Италии Гитлер сразу же позвонил мне, чтобы выяснить, можем ли мы выделить им необходимое сырье: он попросил Аттолико запросить Рим, какое количество недостающего сырья им необходимо, и сообщил ему, что он приказал мне выяснить, сколько мы можем выделить на нужды Италии.

Только теперь выяснилась истинная причина разочарования Гитлера из-за «предательства» Муссолини. По существу, он сказал: «Совершенно ясно, что Лондон уже понял, что Италия не пойдет с нами. Теперь отношение Британии к нам будет более жестким – теперь она окажет поддержку Польше в полной мере. Дипломатический результат моего письма оказался совершенно противоположным тому, что я ожидал».

Раздражение Гитлера было для меня вполне очевидным, хотя внешне он искусно делал вид, что спокоен. Он добавил, что теперь, очевидно, Лондон достанет договор с Польшей с полки и ратифицирует его, поскольку нет перспектив, что Италия поддержит нас.

Я поехал обратно в военное министерство, чтобы переговорить с генералом Томасом о том, сможем ли мы предоставить Италии требуемое ею сырье сверх текущих поставок и в каких количествах.

Вскоре после полудня [25 августа] я был вновь вызван в рейхсканцелярию, только на этот раз срочно. Гитлер был взволнован еще больше, чем утром; он сообщил мне, что он получил телеграмму от шефа печати рейха [доктора Отто Дитриха], согласно которой англо-польский договор будет ратифицирован уже сегодня; министерство иностранных дел еще не подтвердило этого, сказал он, но, как показывает опыт, дипломаты действуют гораздо медленнее телеграфных агентств. Он верил, что телеграмма, которую он держал в руках, в основном верна, и спросил, можно ли незамедлительно остановить продвижение войск, поскольку он хотел выиграть время для дальнейших переговоров, хотя он и не мог больше рассчитывать на поддержку Италии.

По моему требованию Шмундт принес расписание, в котором указывались все меры и этапы наших военных приготовлений на каждый день вплоть до дня «Д» 23 августа. Нужно было считать днем «Д» 26-е, т. е. до польской границы нам оставался еще один день после отдачи приказа о начале передвижения войск, которое было запланировано таким образом, чтобы после одного ночного марша рано утром 26-го числа начать боевые действия. Фюрер приказал мне незамедлительно издать предварительный приказ: «День «Д» отложен. Дальнейшие приказы последуют». Затем он сразу же послал за Браухичем и Гальдером.

Через полчаса прибыл Браухич. Гальдер должен был приехать из Цоссена, командного пункта военного министерства, сразу после того, как он отдаст предварительный приказ о приостановке продвижения всех войск. В моем присутствии состоялось весьма продолжительное совещание с этими представителями военного министерства о последствиях такой задержки, возможности обнаружения уже предпринятых передвижений войск и т. д. Ознакомившись со всей ситуацией, Гитлер предложил назначить день «Д» на 26-е, как и планировалось ранее.

Утром 26-го я вновь получил приказ немедленно прибыть в рейхсканцелярию. Она была похожа на роящийся улей. Фюрер стоял с фон Риббентропом в оранжерее, в то время как Аттолико ждал аудиенции с фюрером в гостиной. В любой момент ожидалось прибытие [английского посла] Гендерсона.

Весьма взволнованный, фюрер сообщил мне: «Риббентроп только что принес мне телеграмму от нашего посольства в Лондоне: «Договор с Польшей был подписан прошлой ночью». Разве я вчера не говорил вам, что во всем этом виновата только Италия? Как только они узнали из Рима об отношении Италии к польскому вопросу, Британия тут же подписала этот договор! Нужно немедленно остановить все передвижения войск! Мне нужно время для переговоров. Пошлите за Браухичем и Гальдером, затем отправляйтесь прямо в гостиную на встречу с Аттолико. Он получил ответ из Рима».