Мемуары фельдмаршала. Победы и поражение вермахта. 1938–1945
Шрифт:
В итоге между Гитлером и мной состоялся разговор, в котором он сообщил мне, что он отклоняет мою просьбу и на будущее предпочитает таких просьб больше не получать: это только его исключительное право сообщить мне, когда он больше не будет нуждаться в моих услугах, а до тех пор я должен выполнять то, что мне скажут, на той должности, на которую он меня назначил. Мое письмо, предположил он, было признаком моей крайне сильной щепетильности, поскольку он не сказал мне, что он больше уже не доверяет мне. В связи с этим он тотчас же переходит к другим вопросам, конкретно к его оценке ситуации, связанной с его вспыхнувшем недовольством по отношению к Рейхенау, который, как он сказал, лучше бы меньше занимался дипломатией и поскорее бы привел свою
В конечном счете мне было приказано сказать Браухичу, чтобы тот позвонил ему. Вместе с этим Гитлер сообщил мне, что у него уже была довольно долгая беседа с Браухичем в мое отсутствие, в которой последний изложил взгляды военного министерства. Он закончил, сказав, что военное министерство не должно баловаться политическими и военными вопросами и всем тем, что касается интересов Генерального штаба; ему даже не хватает сил, чтобы вновь собрать вместе армию после короткой польской кампании: можно было бы без проблем привести танковые формирования в боеспособное состояние, было бы только желание это сделать.
Мне было приказано присутствовать на этом совещании с Браухичем. Гитлер сказал, что он очень тщательно обдумал свое решение [касающееся западной кампании], и в течение ближайших нескольких дней передаст главнокомандующим составленный им меморандум о проблемах мировой войны, с изложением всех его взглядов на этот счет.
Совещание с Браухичем состоялось в моем присутствии – насколько я помню, на следующий день [5 ноября 1939 г.]. Мы с фон Браухичем молча слушали рассуждения Гитлера насчет хорошо известных взглядов военного министерства. Затем Браухич высказал две основные причины, по которым он был не согласен с Гитлером:
1. Во время проведения польской кампании пехота вела себя чрезвычайно осторожно и не проявляла достаточного желания атаковать, ей также недоставало боевой подготовки, она показала низкий уровень владения тактикой наступления, а также отсутствие опыта командования у унтер-офицерского состава.
2. Дисциплина, к сожалению, стала невероятно расхлябанной и напоминает ситуацию в 1917 г. – пьяные разгулы и дурное поведение в поездах при переброске войск и на железнодорожных станциях. Он получал донесения об этом от начальников станций, а также ряд письменных показаний о наложении дисциплинарных взысканий.
Он сделал вывод, что армия нуждается в интенсивном обучении, прежде чем появится какая-либо возможность двинуть ее против отдохнувшего и хорошо подготовленного врага на Западе.
После заключительных слов главнокомандующего фюрер в бешенстве вскочил и закричал, что ему совершенно непонятно, почему из-за таких несущественных доказательств недисциплинированности главнокомандующий может чернить и осуждать свою собственную армию. Ни один из его командиров, когда он был на фронте, ни слова не сказал ему, что пехоте не хватает энергии, и теперь, после того как армия одержала такую уникальную победу в Польше, он должен слушать в ее адрес такую критику. Как Верховный главнокомандующий, он самолично должен немедленно опровергнуть такие обвинения в адрес его армии. В заключение он потребовал предъявить ему все связанные с этим официальные документы, чтобы самому ознакомиться с ними. Затем он покинул комнату, хлопнув за собой дверью и оставив нас стоять там. Не говоря друг другу ни слова, Браухич и я одновременно направились каждый своим путем. Я прекрасно понимал, что это означало разрыв с Браухичем; последние крохи доверия к нему были потеряны окончательно.
Каждый день Гитлер стал требовать у меня предоставить ему эти юридические документы; я сам ознакомился только с одним, который Гитлер бросил мне на стол.
Позднее от Шмундта я узнал, что фон Браухич после этой ужасной сцены просил освободить его от занимаемой должности, что у него состоялась личная встреча с Гитлером и что ему было категорически отказано
Несколькими днями ранее – вероятно, в первой половине октября – генерал Гальдер был вызван на совещание к фюреру, чтобы ознакомить его с планом кампании на западе; Йодль и я также присутствовали на нем. Несмотря на то что Гитлер несколько раз перебивал Гальдера различными вопросами, он до конца остался при своих взглядах, хотя и попросил Гальдера повернуть к нему карту с намеченным планом наступления. После его ухода Гитлер повернулся к нам и сказал приблизительно так: «Это просто старый план Шлиффена, с усиленным правым флангом вдоль Атлантического побережья; дважды такие операции безнаказанно не проходят. У меня есть совершенно другой план, и я сообщу его вам (т. е. Йодлю и мне) в ближайшие день или два и затем сам переговорю об этом с военным министерством».
Поскольку у меня осталось не так уж много времени, я не буду вдаваться в детали стратегических вопросов, возникших из всего этого, поскольку так или иначе они все равно будут рассмотрены другими; я только хочу заявить со всей определенностью, что Гитлер лично считал танковый прорыв через Седан с выходом к Атлантическому побережью у Абвилля правильным решением; затем мы должны были повернуть [на север] в тыл моторизованной англо-французской армии, которая, скорее всего, будет продвигаться через франко-бельгийскую границу в Бельгию, и отрезать ее.
У меня были некоторые опасения, что этот гениальный ход может провалиться, если французские танки не сделают нам одолжение и не продвинутся непреднамеренно к нашему северному флангу через Бельгию, а, наоборот, воздержатся от этого, пока не распознают запланированную Гитлером операцию по прорыву. Генерал Йодль, наоборот, не разделял мои опасения, так же как и Гитлер.
Необходимо заметить, что однажды фюрер с превеликим удовольствием сообщил мне, что у него был долгий разговор с генералом фон Манштейном об этом исключительном стратегическом плане. Манштейн был единственным из всех генералов армии, у кого возник подобный план, что чрезвычайно обрадовало фюрера. Фон Манштейн в то время был начальником штаба группы армий «А», которой командовал фон Рундштедт и которая, фактически, привела эту запланированную операцию к ее победоносному финалу.
Упорное сопротивление военного министерства в итоге изменило характер наших отношений с Гитлером: выдаваемые до сего момента устные указания и инструкции теперь приобрели форму письменных приказов. Оперативный штаб ОКБ детально разрабатывал для фюрера эти его инструкции; затем они передавались главнокомандующему [сухопутными войсками], подписанные Гитлером или мной от его лица. Таким образом, оперативный штаб ОКБ теперь был на коне. Раньше фюрер часто устно общался со своими главнокомандующими, за полным исключением ОКБ, – положение дел, которому главнокомандующий сухопутными войсками придавал огромное значение; но после его серьезного contretemps [22] , последний появлялся лично только тогда, когда его вызывали.
22
Затруднение (фр.). (Примеч. пер.)
Дата нападения [на Францию] была назначена приблизительно на 25 октября [1939 г.], но Гитлер сомневался, что можно успеть к ней; в действительности он хотел лишь создать необходимое давление, чтобы за этот короткий срок подготовить и сконцентрировать войска. На самом деле к тому времени не удалось даже закончить необходимый ремонт танковых подразделений: особенно не хватало запасных двигателей, коробок передач и гусениц. Более того, погодные условия были весьма неблагоприятны. В итоге мы столкнулись с серьезными задержками, поскольку в одном Гитлер был непреклонен: он хотел начать наступление в хорошую погоду, чтобы по максимуму использовать наши военно-воздушные силы.