Мемуары. 50 лет размышлений о политике
Шрифт:
Англия уже вышла из гонки ракетных вооружений из-за их чрезмерной дороговизны; ее бомбардировщики устареют через десять лет. Усилия, предпринятые британцами, были ошибкой с самого начала. Франции не следовало бы повторять эту ошибку: «Конечная ответственность в ядерном вопросе внутри западного альянса должна лежать на одной столице, а не на двух или трех. Для Соединенных Штатов была бы нестерпимой ситуация, при которой командный рычаг наших ядерных сил не находился бы более в Вашингтоне». И несколько ниже: «Другая ядерная сила внутри западного альянса, достаточно автономная, чтобы развязать мировую войну, и слишком слабая, чтобы ее выиграть, таила бы угрозу для мира во всем мире и нашей собственной безопасности».
У. Липпман, который раньше был голлистом и впоследствии снова стал им, в тот период обличал «мечты голлизма о величии», вступавшие в глубинное противоречие с истинными интересами Германии [192] . Более того, отстаивая атомную монополию
192
Он предостерегал ФРГ от риска оказаться вовлеченной в деголлевскую затею.
Я знал, что «великий замысел» генерала де Голля никоим образом не совместим с «великим проектом» Дж. Ф. Кеннеди, и, каковы бы ни были мои симпатии к Атлантическому сообществу, я не стал сторонником ни липпмановского тезиса ядерной монополии Соединенных Штатов, ни немедленной открытости Общего рынка для Великобритании и других европейских стран, членов и нечленов Атлантического союза.
На завтраке, устроенном по случаю семидесятилетней годовщины французского издания «Нью-Йорк геральд трибюн», У. Липпман произнес эмоциональную речь на тему франко-американского диалога о ядерных вооружениях. Я ответил ему статьей от 3 декабря 1962 года, накануне январского (1963 года) вето Генерала; статью эту использовало французское посольство в Вашингтоне. У. Липпман, писал я, сравнил «Атлантический союз с автомобилем, едущим по горным дорогам; президент Соединенных Штатов ведет атлантический автомобиль, а пассажиры — то есть страны Европы — должны доверять водителю. Но это значит слишком много с них спрашивать». Комментатор попытался затем уточнить, в каких вообще обстоятельствах Соединенные Штаты взяли бы на себя риск термоядерной войны: это произошло бы в случае «угрозы равновесию стратегической мощи». Такую формулировку можно было применить на худой конец к кубинской ситуации, но едва ли к берлинской. Уолтер Липпман тщетно пытался приравнять установленные на Кубе советские ракеты к физической свободе Западного Берлина. На деле единственное, что было общего между Кубой и Западным Берлином, это торжественное обязательство президента Кеннеди в одном случае не потерпеть на Кубе наступательных вооружений, в другом — сохранить статус Западного Берлина.
Я не отрицал того, что европейцам понадобятся долгие годы, чтобы создать силы устрашения, достойные этого названия. Но если американцы советуют европейцам полностью доверять водителю, «европейцы, несомненно, сделают то, от чего Уолтер Липпман их отговаривает и к чему в действительности вынуждает; они пойдут на самые большие жертвы, чтобы иметь свои силы устрашения, возможно неэффективные».
Вопреки легендам, я никогда не выступал против решения Франции производить атомное оружие — ни при Четвертой, ни при Пятой республике. Еще до первого атомного взрыва в Сахаре, произведенного Францией в феврале 1960 года, я, в статье от 26 ноября 1959 года, перечислил аргументы в пользу правительственной доктрины: «Что бы об этом ни говорили, Франция способна, опираясь единственно на свои собственные научные и технические ресурсы, создать к 1965–1970 годам „небольшую атомную ударную силу“. Расходуя ежегодно на эти цели несколько сотен миллиардов [193] , Франция будет располагать в 1965 году десятками атомных бомб и сверхзвуковых бомбардировщиков. К 1970 году баллистические ракеты среднего радиуса действия, которые предполагается построить по американским патентам, могут заменить бомбардировщики „дассо“». Было бы лучше, если бы я опустил ссылку на американские патенты и вместо слова «заменить» употребил «дополнить».
193
Я считал в легких (старых, до денежной реформы 1960 года) франках.
Тогда, в ноябре 1959 года, я не высказывался против «небольшой атомной ударной силы», которая «возможно, подготавливает крупную силу, могущую появиться через двадцать пять лет», — действительно, уже много раньше 1985 года Франция имела ядерные подводные лодки с размещенными на них ракетами, способными поразить большинство советских центров, — но я перечислял аргументы, не имевшие отношения к строгим расчетам безопасности: «Ударная сила имеет известную ценность престижа… Она имеет бесспорную дипломатическую ценность в переговорах с Соединенными Штатами о взаимной передаче секретов. Она представляет собой в некотором роде последний довод. Если эта ударная сила будет защищена от внезапного нападения и разрушения на земле, она представит для потенциального агрессора опасность, не сопоставимую с преимуществами вывода Франции из строя. Наконец, эта сила, возможно, придаст больше авторитета голосу нашей страны в органах Атлантического союза, когда тому придется
Несколькими годами позже на страницах «Великого спора» я снова обратился к теме французской силы, представив ее по-своему: «Анализ с точки зрения одной безопасности исказил бы точную картину, исходя из которой должно вестись обсуждение. Необходимо привлечь еще по меньшей мере три другие измерения: влияние на союзникаили автономия внутри союза, авторитет на мировой аренеи, наконец, воздействие избранной программы на развитие экономикии особенно на научный прогресс». В заключение той же главы я представляю и обосновываю французскую программу: «Франция не хотела быть исключенной из сферы ядерной техники. Она не хотела, чтобы весь континент окончательно оказался под защитой и покровительством англо-американцев. Она предвидела более или менее отдаленные перспективы, возможные изменения мировой обстановки, и застраховывала себя от неожиданностей. В любом случае сила, пусть и ограниченная, дает в руки несколько дипломатических козырей, открывает возможность влиять на стратегию союзника, главным образом ответственного за устрашение. Даже если не верить, что в смысле устрашения французская сила может достаточно воздействовать на умы советских руководителей, угрожая сыграть роль детонатора, нельзя все же категорически отрицать (поскольку эти вопросы имеют отношение скорее к психологии, чем к логике), что она будет одним из факторов, с которыми придется считаться гипотетическому советскому военачальнику, пожелавшему начать агрессию… Программа ст оит большего, чем ее адвокаты».
Мои аргументы в пользу силы, называвшейся в то время «ударной», ускользали от большинства читателей, потому что я приводил также и возражения. Я не разделял энтузиазма, искреннего или заказного, с которым было встречено первое испытание французской атомной бомбы. Я считал, что «Мираж-IV», сила первого поколения, не представляли собой силу второго удара; они казались мне уязвимыми как на земле, так и в воздухе. Я никогда не соглашался с доктриной (ставшей отныне официальной) устрашения сильного слабым и, шире, доктриной «священного убежища»: считается, что государство, обладающее ядерной силой, обеспечивает своей территории абсолютную, «священную» неприкосновенность, исключающую малейший риск. Но поскольку малая сила может действовать только против городов противника, иначе говоря, подразумевает массовые репрессалии, вероятность угрозы сильному со стороны слабого вызывает по меньшей мере сомнения: следует ли полагать, что Франция возьмет на себя инициативу первой прибегнуть к ядерному оружию против Советского Союза?
Таким образом, между 1960 и 1963 годами я стал предметом особой ненависти для службы по связям с общественностью военного ведомства. Один из моих студентов, проходивший военную службу по этой линии, получил особое поручение — читать мои статьи и писать на них опровержения. Что осталось от всех этих дебатов? Немногое, хотя тот же спор возникает сегодня, когда он стал более актуальным, чем двадцать лет тому назад. В начале 60-х Франция со своей атомной бомбой и самолетами «Мираж-IV» едва-едва обладала мощностью второй ударной силы, американские средства устрашения были гораздо весомее наших. Генерал де Голль порой охотно признавал это; я в своих статьях пытался убедить его не противопоставлять НАТО нашу ядерную стратегическую силу, а, напротив, включить ее в атлантический механизм. Я совершенно не верил в распространенную тогда идею «детонатора»: национальные силы вынудили бы Соединенные Штаты также применить ядерное оружие. Дело было в том, что Генерал хотел символизировать военную независимость Франции как раз тогда, когда новая американская администрация, а именно администрация Кеннеди, пересматривала в 1961 году официальную доктрину Соединенных Штатов. Новая американская доктрина градуированного ответа не согласовывалась с французскими концепциями: малая сила обречена на применение массовых репрессалий, ибо носители оружия, будучи наполовину уязвимыми, могут поражать только крупные мишени, иначе говоря, предназначаются против городов, а не против военной силы.
Никакие самые хитроумные переговоры не могли бы совершить чудо и примирить два великих проекта — Кеннеди и генерала де Голля. Не питая иллюзий, я говорил своим друзьям из администрации Кеннеди: прекратите вашу пропаганду против национальных, и в частности французских, сил, не усугубляйте бесплодными упреками трансатлантические недоразумения. Со столь же малым успехом я при каждом удобном случае напоминал во Франции, что французские силы не заменяют американских; что лучше было бы не подрывать доверие к силам Соединенных Штатов, без которых французские не много значили в 60-е годы.
Стратегические дебаты 1961–1963 годов понемногу утихли, не за неимением спорщиков, а потому что те устали. Из двух великих проектов победил, скорее, принадлежавший Генералу; невзирая на американскую критику, де Голль не допустил вступления Великобритании в Общий рынок и осуществил программу создания национальной ударной силы. Эти два решения зависели единственно от него одного. Но простирался ли великий замысел де Голля за пределы немедленно достигнутой цели — вступления в атомный клуб и закрытия Общего рынка для островной державы, неотделимой от Американской республики?