Мемуары
Шрифт:
Как раз за две недели до описанного приключения к принцессе де Гемене явился дьявол и зачастил к ней, вызываемый, без всякого сомнения, заклинаниями г-на д'Андийи, который, как я полагаю, заставлял лукавого наводить страх на свою духовную дочь, ибо сам он возлюбил ее еще сильнее, нежели я, однако лишь в Боге и совершенно платонически. Я, со своей стороны, вызвал демона, который явился ей в образе более приятном и утешительном; через полтора месяца она покинула Пор-Рояль 38, куда время от времени удалялась не столько в поисках уединения, сколько ради разнообразия.
Так я управлялся с Арсеналом и Королевской площадью 39, врачуя сим сладостным сочетаньем скорбь, которую в глубине души продолжал внушать мне мой сан. Очарование это, однако, едва не разродилось бурей, которая изменила бы лицо Европы, если бы судьбе угодно было меня [17]поддержать. Кардинал де Ришельё любил насмешки, но не терпел, когда они обращались против него,
В эту пору г-жа де Ла Мейере, в которую я влюбился, несмотря на всю ее глупость, приглянулась Кардиналу, и настолько, что маршал заметил это до отъезда своего в армию. Он стал попрекать жену, да так, что она вначале вообразила, будто ревность в нем сильнее даже честолюбия. Она страшно боялась мужа и не любила Кардинала, который, выдав ее за своего двоюродного брата, обездолил ее семью, ею боготворимую. Немощи старили Кардинала еще более, нежели годы, и к тому же, не будучи вообще педантом, он оказался им в любви. Мне в подробностях были пересказаны все его ухаживания, которые и в самом деле были смешны; но он продолжал преследовать г-жу де Ла Мейере столь рьяно, что даже приглашал ее, и притом на длительное время, в Рюэль 41, бывший местом постоянного его пребывания; я понял, что глупенькую головку дамы может вскружить блеск оказанной ей милости, а ревность маршала вскоре отступит перед соображениями выгоды, к которой он был отнюдь не безразличен, и уступит желанию угодить двору, в котором он не знал себе равных.
Я вкушал тогда первый пламень наслаждения, который молодость легко принимает за первый пламень любви, и самолюбие мое так тешила победа, одержанная над Кардиналом на поле брани столь прекрасном, как Арсенал, что, едва я почувствовал перемену во всех членах семьи, душу мою охватила ярость. Муж соглашался и даже желал, чтобы почаще ездили в Рюэль; жена дарила меня признаниями, в искренности которых я теперь часто сомневался; наконец гнев г-жи де Гемене, о причине которого я вам рассказал, ревность, пробужденная во мне г-жой де Ла Мейере, отвращение к моему сану — все соединилось в роковую минуту и едва не произвело одно из самых великих и громких событий нашего века.
Ла Рошпо, мой двоюродный брат и близкий друг, состоял на службе при особе покойного герцога Орлеанского и пользовался чрезвычайным его доверием. Он от души ненавидел кардинала де Ришельё, ибо был сыном г-жи Дю Фаржи, которую преследовал этот министр, подвергший ее публичному поруганию 42; к тому же незадолго до этого Кардинал, все еще державший в Бастилии графа Дю Фаржи 43, отказался дать Ла Рошпо Шампанский полк, о котором хлопотал для него маршал де Ла Мейере, высоко ценивший его храбрость. Вам нетрудно представить себе, сколь часто мы с ним слагали панегирики Кардиналу, негодуя на малодушие герцога Орлеанского, который убедил Графа покинуть Францию и удалиться в Седан, дав ему слово присоединиться к нему, а сам бесславно возвратился из Блуа ко двору.
Поскольку я был преисполнен чувств, о которых вам только что поведал, а Ла Рошпо тех, что были внушены ему обстоятельствами его семьи [18]и его собственными, мы легко пришли к одной и той же мысли: воспользовавшись слабодушием Месьё 44, исполнить то, что отвага приближенных едва не заставила его совершить в Корби и о чем для большей ясности должно вам коротко рассказать.
Когда вражеская армия 45под командованием принца Томмазо Савойского и Пикколомини вторглась в Пикардию, Король сам отправился туда, взяв брата своего главнокомандующим, а графа Суассонского его заместителем. Оба были в самых дурных отношениях с кардиналом де Ришельё, который возложил на них эти обязанности, повинуясь одной лишь необходимости и потому, что испанцы, угрожавшие самому сердцу королевства, захватили уже Корби, Ла-Капель и Ле-Катле. Едва только враги отступили в Нидерланды и Король вновь овладел Корби 46, всем стало ясно, что графа Суассонского, который внушал первому министру жестокую зависть своей доблестью, учтивостью и щедростью, был связан сердечной дружбой с Месьё, и главное — совершил тягчайшее преступление, отказавшись жениться на г-же д'Эгийон 47, постараются сгубить. Л'Эпине, Монтрезор и Ла Рошпо приложили все старания, чтобы, запугав Месьё, вселить в него решимость избавиться от Кардинала; Сент-Ибар, Варикарвиль, Бардувиль и Борегар, отец того Борегара, который состоит у меня на службе, убедили в том же графа Суассонского.
Дело было решено, но не исполнено. В Амьене Кардинал был у них в руках, но они его не тронули. Я так никогда и не дознался почему; все участники заговора об этом рассказывали, и каждый винил другого. Что произошло на самом деле, мне неизвестно. Верно лишь, что по прибытии в Париж, всеми ими овладел страх. Граф, который по общему суждению был самым твердым из амьенских заговорщиков, бежал в Седан, бывший
Ла Рошпо старался как мог, но так как, в ответ на предлагаемые им меры, Месьё все только откладывал или отговаривался невозможностью их исполнить, тот придумал способ, без сомнения рискованный, но как это [19]бывает обыкновенно в деяниях чрезвычайных, менее рискованный, нежели это казалось с первого взгляда.
Кардинал де Ришельё должен был совершить обряд крещения над Мадемуазель 49, которую, разумеется, давно уже окрестили, но еще не состоялась торжественная церемония. Для этой цели Кардинал намеревался прибыть в Тюильри 50, где находились покои Мадемуазель, и крещение должно было состояться в часовне. Ла Рошпо предложил по-прежнему неустанно убеждать Месьё в необходимости разделаться с Кардиналом, однако менее обычного входить в подробности задуманного, чтобы лучше сохранить тайну; довольствоваться в разговорах с ним общими рассуждениями, чтобы приучить его к этой мысли и иметь возможность в нужную минуту сказать ему, что от него ничего не утаили, — многократный опыт подтверждает, что услужить Месьё можно лишь таким способом, и сам герцог не однажды признавался в этом ему, Ла Рошпо; следовательно, остается лишь завербовать храбрецов, способных на решительные действия, под предлогом любовного похищения обеспечить подставы на дороге в Седан, исполнить задуманное именем Месьё и в его присутствии в часовне в самый день церемонии; Месьё одобрит содеянное от всей души, едва оно совершится, и мы тотчас увезем его на перекладных в Седан, покуда двор, где министров охватит растерянность, а Король обрадуется избавлению от своего тирана, будет думать более о том, чтобы искать в Месьё, нежели о том, чтобы его преследовать. Так выглядел план Ла Рошпо; в нем не было ничего невозможного — я почувствовал это по впечатлению, сделанному на меня близкой надеждой его исполнить и весьма отличному от того, какое рождали во мне умозрительные рассуждения об этом предмете.
Должно быть, сотни раз вместе с Ла Рошпо я осуждал бездействие Месьё и графа Суассонского в Амьене. Но едва для меня самого настала минута действовать, иначе говоря исполнить умысел, который я же и заронил в душу Ла Рошпо, меня охватило неизъяснимое чувство, сродни страху. Я принял его за угрызения совести. Не знаю, обманывался ли я, но воображение рисовало мне убийство духовной особы, Кардинала. Ла Рошпо посмеялся надо мной. «На войне вы не решитесь взять приступом город из боязни перебить спящих», — сказал он мне. Я устыдился своих колебаний и согласился на преступление, которое в моих глазах освещали великие примеры, а грозившая нам великая опасность оправдывала и возвышала. Мы приняли решение и согласились о подробностях. В тот же вечер я заручился поддержкой Ланнуа, который известен вам ныне при дворе под именем маркиза де Пьенна. Ла Рошпо привлек к делу Ла Фретта, маркиза де Буази, Л'Эстурвиля, преданность которых Месьё и ненависть к Кардиналу были ему известны. Мы сделали все приготовления. Успех был верный, хотя опасность нам грозила великая; впрочем, мы вправе были надеяться ее избегнуть, потому что гвардейцы Месьё, находившиеся во внутренних покоях, без сомнения, поддержали бы нас против гвардейцев Кардинала, которые должны были оставаться у дверей. [20]
Но судьба, более могущественная, нежели телохранители, уберегла Кардинала от опасности. Он захворал, — не то он сам, не то Мадемуазель, теперь я уже в точности не помню. Церемония была отложена 51, удобного случая больше не представилось. Месьё вернулся в Блуа, а маркиз де Буази объявил нам, что никогда нас не выдаст, но отныне не станет с нами соумышлять, потому что Кардинал удостоил его не знаю уж какой милости.
Признаюсь вам, предприятие это, которое, если бы оно удалось, покрыло бы нас славой, никогда не было мне по душе. Оно не пробуждало во мне таких угрызений совести, как два прегрешения против морали, о которых я рассказал вам выше, и, однако, я от всего сердца желал бы никогда в нем не участвовать. В Древнем Риме оно заслужило бы почести, но не за то почитаю я Древний Рим 52.