Мемуары
Шрифт:
Надо сознаться, что никогда раньше высшая власть не давала столько поводов к смешному, чего народная наблюдательность никогда не оставляет безнаказанным, где бы она это смешное ни находила. Император вкладывал в представительство и приемы всю свою склонность к преувеличению*. Казалось иногда, что он был просто знатным человеком, которому позволили сыграть роль монарха, и торопился насладиться удовольствием, которое у него скоро отнимут. Небольшое количество спокойного достоинства, вкладываемое Императрицей в свою роль, ребяческая радость, которую ей доставляла эта роль и которую она не могла скрыть, — ничто не ускользало от внимания общества, и оно вознаграждало себя за состояние постоянного страха, в котором его держал характер Государя, шутками, иногда довольно острыми.
Этим
_________________
* Я не могу не привести здесь одно замечание, а именно: эта преувеличенная склонность к приемам Императора Павла оказала печальные последствия в царствование его сына. Император Александр был шокирован, как и все, отсутствием меры в этом отношении и запомнил все насмешки и жалобы, вызванные этим. При своем восшествии на престол он бросился в противоположную крайность и вызвал недовольство общества, уничтожая, насколько возможно, всякие приемы и поздравления. Примеч. авт:
_________________
Было много балов, ставших источником беспокойства для Государыни и м-ль Нелидовой. Среди большого числа московских дам, приезжавших ко двору, было много красивых особ и между ними княжны Щербатовы3) и барышни Лопухины4). Последние особенно привлекли внимание Императора. Он часто принимался говорить о них, и беспокойству Государыни и Нелидовой по этому поводу приписывают ускоренный отъезд двора из Москвы. Государь .жил попеременно то в Кремле, то во дворце Безбородко, и так как каждый переезд совершался торжественно, то Государь устраивал их как возможно чаще. Двор делал много поездок в окрестности Москвы и в Троицкий и Воскресенский монастыри. Последний называется также Новым Иерусалимом*. Ездили в Коломенское, место рождения Петра Великого, в Царицыно, где находится Императорский дворец, лежащий в чудной местности, и в Архангельское, имение, принадлежавшее тогда князю Голицыну. Государь совершал эти поездки всегда в большой шести- или восьмиместной карете, и дорогой его секретари чередовались, докладывая текущие дела, военные донесения и прошения разного рода, адресованные ему. Великая Княгиня Елизавета, всегда находившаяся во время поездок в его карете, говорила мне, что она часто бывала поражена раздражительностью Государя, когда что-нибудь ему не нравилось в
__________________________
* Монастырь расположен в прелестной местности, а еще более интересен оттого, что его церковь построена по образцу Иерусалимского храма и в нем представлены все места, где происходили Страсти Христовы. Примеч. авт.
______________________________
докладе, и холодной жестокостью, позволявшей ему делать предметом шутки просьбы, с которыми обращались к нему несчастные. Быть может, молодость и неопытность Великой Княгини Елизаветы вводили ее в обман относительно настоящих намерений Государя, но подобный род шуток приводил ее в возмущение.
Последние празднества коронации состояли: из итальянской оперы; дворянского бала, который Их Величества почтили своим присутствием; обеда у Польского короля; торжественной прогулки в дворцовом саду и прогулки 1 мая на общественном гулянье.
Я не присутствовала ни на одном из празднеств, дававшихся в это время в Петербурге. Я оставалась с Толстой. Мое сердце было облечено в вечный траур, и я избегала общественных увеселений. Но я была вынуждена отправиться на маскированный бал не по приглашению, а по приказу полиции. Тот, кто отказывался подчиниться ему, заносился на особый лист, и, таким образом, об этом доходило до сведения Государя. Я отправилась на этот
Шумная радость и празднества являются для пеЧа-ли чем-то вроде судорожной улыбки, устрашающей природу. Я бежала от света, казавшегося мне ужасным. Могила была у меня в сердце, и мои взоры, казалось, стремились к ней, ища в ней отдохновения. Мы вернулись с этого бала измученные и усталые, точно мы возвращались после тяжелого и опасного путешествия.
Во время коронации князь Репнин получил письмо от графа Михаила Румянцева5), служившего тогда генерал-лейтенантом под начальством фельдмаршала Суворова. Граф Михаил Румянцев был светским человеком, очень ограниченным, самолюбивым и сплетником худшего сорта, вроде старой бабы. Фельдмаршал обращался с ним, как он того заслуживал. Граф обиделся и решил отомстить. Он написал князю Репнину, что фельдмаршал овладел умами, и дал ему понять, что подготовляется восстание. Князь Репнин почувствовал, насколько лживо это известие, но не мог удержаться от удовольствия распространить его с целью повредить фельдмаршалу, заслугам которого он завидовал. Он отнес письмо графа Румянцева Ростопчину. Последний указал ему, как опасно возбуждать порывистую горячность Императора. Эти доводы нисколько не подействовали на князя Репнина. Он сам отнес письмо его Величеству, и фельдмаршал Суворов был удален.
Несчастный характер Императора был причиною стольких несправедливостей, совершенных им, что их едва можно согласовать с понятием прекрасной души.
Я позволю себе на минуту прервать рассказ и приведу малоизвестный анекдот, доказывающий природную доброту и великодушие, заложенные в глубине души этого Государя. Граф Панин, сын графа Петра Панина, о котором я говорила выше, ни в чем не походил на своего отца. У него не было ни силы характера, ни умения себя держать, и он был способен только к интригам и возмущению. Император Павел, когда был еще Великим Князем, принимал в нем участие как в племяннике графа Никиты Панина, его воспитателя. Граф Панин воспользовался склонностью Великого Князя, удвоил усердие и старание и достиг того, что овладел его доверием. Заметив несогласие, царившее в отношениях между Государыней и ее сыном, он захотел нанести последний удар, чтобы потом осуществить свои честолюбивые и даже преступные проекты. Он возвратился в Гатчину после кратковременного пребывания в городе и попросил у Великого Князя особой аудиенции, чтобы сообщить ему дело первой важности.
Великий Князь назначил ему время, когда граф должен быль прийти к нему в кабинет. Граф вошел со скромным видом, очень ловко прикрыв скромностью, как маской, свое вероломство, и наконец сказал Великому Князю с притворным колебанием, что откроет ему самую ужасную для него вещь, чтр дело идет о заговоре, образованном против него Государыней, его матерью, и что она посягала на его жизнь.
Великий Князь спросил у него, знает ли он имена заговорщиков, и, услыхав утвердительный ответ, приказал написать их на листе. Граф Панин при помощи своей фантазии составил большой список. «Подпишите!» — прибавил Великий Князь. Панин подписал. Тогда Павел взял лист и сказал:
— Идите, предатель, и не показывайтесь никогда мне на глаза.
Он рассказал об этой ужасной клевете своей матери; Государыня была так же возмущена, как и он, а этот список остался у Великого Князя Павла в отдельном ящике, хранившемся у него всегда в спальне.
Возвратимся к придворным происшествиям после коронации. Третьего мая Государь уехал из Москвы вместе с сыновьями, отправляясь в объезд вновь приобретенных в силу раздела Польши губерний и оттуда прямо в Петербург. Государыня уехала из Москвы одновременно с Государем, вместе с Великими Княгинями, своими невестками, и со своей дочерью, Великой Княжной Александрой. Она объявила им, всем трем, что они не будут расставаться с ней ни днем, ни ночью. И действительно, как в дороге, так и по приезде в Павловск, она оставляла их ночевать в своей комнате. У Великих Княгинь Елизаветы и Анны даже не было другого отдельного помещения, кроме ее апартаментов.