Мемуары

Головина Варвара Николаевна

Приехав в Шклов утром, я не хотела останавливаться ни на минуту: я знала, что местный помещик Зорин²²⁾, большой барин и очень любезный, любит угощать у себя проезжих, более или менее знатных. Как только я вошла на двор почтовой станции, я сейчас же потребовала лошадей; но вдруг около моей кареты показались граф Ланжерон, успевший обогнать меня, и граф Цукато²³⁾, оба в папильотках и халатах, рассыпаясь в извинениях за свой смешной наряд. Я не могла удержаться от смеха, смотря на них, и чтобы избавиться от их общества, я отправилась дожидаться лошадей в находившийся в глубине двора дом, где никого не было. Только что я села у окна, послышалось хлопанье бича и во двор въехало раззолоченное «визави» (узкая двухместная карета), запряженное великолепными лошадьми. С неприятной дрожью я узнала Зорича,

которого я в детстве встречала при дворе. Он встал передо мною на колени, умоляя меня отобедать у него. Я употребила все мое красноречие, чтобы отказаться от его приглашения, но все было напрасно. Пришлось сесть с ним в карету и ехать к его племянницам, чтобы дожидаться там, пока он приедет за мной. Это было сделано, чтобы не нарушить приличия. Зорич не был женат и не хотел оставаться со мной наедине в течение двух часов перед обедом.

Его племянницы были для меня совершенно новым знакомством. Я никогда их раньше не видала и даже не слыхала про них. Они были заняты костюмами для бала, назначенного на следующий день, и просили меня помочь им советами. Чтобы лучше исполнить их желания, я нарисовала им модели шляп, токов, платьев и чепцов. Они были в восторге от меня, и я произвела на них прелестное впечатление.

Перед обедом Зорин заявился ко мне предложить свою руку, чтобы провести меня в свое элегантное визави, и поместился против меня. Мой костюм был совершенной противоположностью его костюма. На мне была маленькая черная касторовая шляпа с пером и голубой сюртук с красным воротником. Это были цвета военной формы моего мужа. У Зорича было пять буклей цвета голубиного крыла, вышитое платье и шляпа в руке; он был надушен, как султан, и я кусала себе губы, чтобы не рассмеяться.

Мы приехали. Он провел меня в гостиную, где было не меньше шестидесяти человек, из которых я знала только троих: графа Ланжерона, графа Цукато и м-ль Энгельгардт, очень красивую особу, родственницу племянницы Потемкина. Я подсела к ней. Обед был долог и утомителен своим изобилием. Я с удовольствием думала о том моменте, когда можно будет уехать, но пришлось остаться на весь день и даже поужинать.

Наконец, я уехала вместе с десятью знаменитыми курьерами Зорича, которые должны были как можно скорее доставить меня в Могилев. Действительно, я очень скоро доехала туда, утомленная почестями, которые мне оказывались по дороге. Меня подвезли к двери очень красивого двухэтажного здания. Я быстро вбежала по лестнице, обошла все комнаты, легла в последней на диван и крепко заснула. Меня разбудил в семь часов утра начальник города, приехавший предложить мне свои услуги и засыпавший меня вопросами о политических и придворных делах.

Я отвечала ему очень дерзко. Только что он ушел и я успела окончить свой туалет, как мне доложили о приходе адъютанта, господина Пассека²⁴⁾, губернатора города и нашего дальнего родственника. Он приглашал меня обедать к себе в деревню, в пяти-шести верстах от города, и прислал за мной свой экипаж. Я согласилась. Золоченая двухместная карета, с пятью стеклами, запряженная четырьмя серыми лошадьми, с двумя форейторами по-английски, дожидалась меня. Я ехала через .весь город с большим шумом; евреи, узнав карету губернатора, становились» на колени; я раскланивалась направо и налево, очень забавляясь этим фарсом. Приехав во дворец, я была там чудесно принята; мне показали прекрасный сад, прелестные виды, предложили очень хороший обед, после которого я сыграла партию в шахматы с господином, которого я в первый раз видела; потом я простилась с хозяином и вернулась к своему экипажу, чтобы ехать дальше.

На следующий день после моего отъезда из Могилева я получила огромный пакет на почтовой станции, где я остановилась. Я была в восхищении, думая, что это от матери, но моя радость превратилась в удивление, когда я увидела послание в стихах и очень почтительное письмо графа Ланжерона. Я была очень рассержена тем, что обманулась, и дала себе обещание отомстить. Через день, в Кременчуге, я наскоро обедала, пока запрягали лошадей, как вдруг появился Ланжерон. «Никогда хорошо написанные стихи не были так дурно приняты, как ваши, — сказала я ему. — Ваш пакет доставил мне жестокое разочарование, так как я приняла его за письмо от моей матери. Это недоразумение, очень тяжелое для меня, лишило меня способности почувствовать всю прелесть вашей поэзии». Он принял сокрушенный вид и сказал мне, вздыхая, что он очень несчастен, потому что только что получил извещение из Парижа, что его жена²⁵⁾

была при смерти. Он просил у меня рекомендательных писем к мужу и к княгине Долгорукой²⁶⁾. Я села писать; я рекомендовала его как поэта, как рыцаря, ищущего приключений и не находящего их, как чувствительного мужа, оплакивающего агонию своей жены в стихах.

Я сложила два письма и передала ему, не запечатав их. Он простился со мной. Когда я собиралась садиться в карету, я получила огромный арбуз и новые стихи графа Ланжерона. К счастью, это были последние.

Я приехала в Кременчуг в дурную и холодную погоду. Некоторые из моих экипажей требовали починки. Я остановилась в деревянном дворце; построенном для Императрицы во время путешествия ее в Крым, и заказала себе маленький обед. Пока я занималась туалетом, мне доложили, что пришел начальник города, швед. В самых красивых фразах в мире предложил он мне отобедать у него, говоря, что он был предупрежден о моем приезде и все приготовил, но что он заранее извиняется за свою жену, которая очень больна и не может оказать мне должный (по его мнению) прием. Пришлось отправиться с ним. Мы сели в двухместную карету, грязную и запряженную скверными лошадьми; подъехав к двери одноэтажного деревянного домика, он предложил мне руку и провел меня в гостиную, прося пройти в комнату рядом, где лежала его жена. Я согласилась, но каково же было мое удивление, когда я увидала закутанную во все белое фигуру, лежащую на диване. Комната была очень мрачна, занавесы спущены, а хозяйка оказалась негритянкой! Цвет ее лица сливался с тенью комнаты. Она извинилась слабым болезненным голосом, что не может встать; я села рядом с ней, прося ее не беспокоиться, и разговаривала с ней до обеда, который был далеко не изыскан.

Нестройный оркестр терзал мои уши; ему аккомпанировал хор фальшивых голосов; мой хозяин восторгался этой музыкой, беспрестанно повторял, что это любимая музыка князя Потемкина. Когда кончился обед и мои экипажи были исправлены, швед проводил меня до барки, на которой я должна была переехать через Буг. Эта река производит впечатление своей широтой и довольно опасна для переезда. Моя спутница дрожала. Я же наслаждалась разнообразием волн, качавших барку. Погода была туманная; дул сильный ветер; облака, сталкиваясь, меняли форму с крайней быстротой; серая масса рассеивалась, и глаз едва успевал следить за их движением. Я была в восхищении от этого зрелища. Все поразительно в природе; ее изобилие так же велико, как бесконечен ее Творец.

Вид бессарабских степей был совершенной новостью для меня. Направо я видела бесконечную равнину, без деревьев, без человеческих жилищ, если не считать нескольких казачьих постов. Несколько прекрасных цветов рассеяны там и здесь на траве, сожженной солнцем; направо поднимаются довольно высокие горы. Казачьи посты состоят из подземных хижин, и на поверхности земли видны только соломенные крыши в виде сахарных голов. Пики, воткнутые в землю вокруг, блестят, как звездочки. Ночью я остановилась, чтобы переменить лошадей. Великолепно светила луна, была превосходная погода; я вышла из кареты и услыхала звуки гитары, они раздавались под землей и казались волшебными. Кроме этих гармонических аккордов, вокруг была абсолютная тишина. Мне было досадно убежать, но все было готово для продолжения пути, и я с нетерпением приближалась к цели моего путешествия. Преобладающее желание заставляет нас забывать о настоящем, все становится побочным перед точкой, к которой мы стремимся, не видя ее; душевное зрение подавляет зрение телесное.

На следующий день я осталась без пищи, пришлось обратиться к казакам. Подходя к одной из хижин, я услыхала радостные крики: «Да здравствует Екатерина Великая! Да здравствует наша мать, дающая нам хлеб и славу! Да здравствует Екатерина!» Эти слова как бы пригвоздили меня к месту, я не могла наслушаться их. Никогда я не испытала энтузиазма более чистого и справедливого. Это прославление Государыни в степях, за две тысячи вёрст от столицы, производило трогательное впечатление.

Я спустилась в хижину, где веселились по случаю свадьбы. Мне предложили пить; я просила есть. Сейчас же на моих глазах сварили пирожки совершенно новым для меня способом: они состояли из ржаной муки и воды. Из теста делали лепешку и в середину клали творог, потом края закрывали и бросали в котел с кипящей водой. Через десять минут мне подали эти пирожки, и я съела шесть штук, найдя их превосходными. Мои спутники последовали моему примеру, и мы отправились дальше.