Мемуары
Шрифт:
На следующий день я опять отправился туда, надеясь найти графиню еще более расположенной ко мне, но когда я попросил доложить о себе, мне было сказано, что графини нет дома. Я не замедлил явиться вечером. После многочисленных извинений банк снова был сооружен, и я проиграл все, что выиграл накануне. После ужина, отпустив всех посторонних, хозяин решил предоставить мне и Завойскому возможность реванша. Денег у меня уже не оставалось, я играл на честное слово, и когда мой проигрыш достиг пятисот цехинов, граф сложил карты. На этот раз мое возвращение домой было печальным. Честь обязывала меня завтра же заплатить долг, а у меня не было ни гроша. Любовь еще более усиливала мое отчаянье: я предвидел свое безмерное унижение в глазах любимой женщины. Это состояние столь явственно отражалось на моем лице, что не могло укрыться от глаз г-на Брагадина. Очень дружески он стал расспрашивать меня и просил во всем довериться ему, я понял, что ничего другого не остается, и рассказал, по наивности,
Видя мое недоумевающее лицо, г-н Брагадин смеялся от всей души. Все поняв, я бросился ему на шею со словами благодарности и обещаниями впредь быть умнее. Завеса спала с моих глаз: я почувствовал себя выздоровевшим от любви, и только горечь от того, что я был обманут вдвойне — и мужем, и женой, — осталась в моем сердце.
На другой день рано утром меня навестил Завойский, чтобы сообщить, что меня ждут к вечеру и что он восхищен моей щепетильностью в уплате долгов чести. Я не стал разубеждать его, но никогда больше не бывал я у графа Ринальди. Только через шестнадцать лет я встретил его еще раз в Милане. Завойского же я посвятил во всю эту историю только в 1787 году в Карлсбаде.
Через три или четыре месяца я получил еще один, не менее весомый урок Завойский познакомил меня с неким французом по фамилии Л'Аббадье, который ходатайствовал перед правительством о получении места инспектора сухопутных войск Республики. Назначение это зависело от Сената, я представил его моему покровителю, и поддержка французу была обещана. Однако инцидент, о котором я сейчас расскажу, помешал выполнению этого обещания.
Как-то мне для уплаты неотложных долгов понадобилось сто цехинов, и я попросил их у своего опекуна.
— А почему бы, мой милый, — спросил он меня, — тебе не доставить такое удовольствие г-ну Л'Аббадье?
— Я не решаюсь, дорогой отец.
— А ты решись, я думаю, что он охотно ссудит тебе эту сумму.
— Я в этом очень сомневаюсь, но попробую.
Я увидел Л'Аббадье назавтра и после короткой преамбулы изложил ему, какого рода услугу я ожидаю от него. Он рассыпался в извинениях, привел тысячи причин, сказал все, что положено говорить, когда хотят вежливо отказать в просьбе. Я откланялся и поспешил к своему патрону рассказать ему о моей неудачной попытке. Улыбаясь, он сказал мне, что этот француз совсем не так умен, как казался.
Беседа эта происходила именно в тот день, когда назначение должно было обсуждаться в Сенате. Я отправился в город по своим делам или, точнее сказать, по своим забавам, вернулся я поздно и отца увидел только на следующее утро; поздоровавшись, я сказал ему, что собираюсь пойти с поздравлениями к новому инспектору.
— Избавь себя от этого труда, сын мой, Сенат отказал в ходатайстве.
— Как? Три дня назад Л'Аббадье был совершенно уверен в противном!
— Он не ошибался, декрет был бы уже подписан, если бы я не выступил против. Я разъяснил Сенату, что столь важный пост нельзя поручить иностранцу.
— Я очень удивлен, ведь Ваше Превосходительство еще вчера не думали об этом.
— Ты прав, но до вчерашнего дня я не знал его достаточно хорошо. А вчера я понял, что у этого субъекта совсем не та голова, какая нужна на этой должности. Разве человек, находящийся в здравом уме, может отказать в такой безделице, как сотня цехинов? Этот отказ стоил ему важного места и трех тысяч экю, которые он получал бы в этой должности.
Выйдя из дому, я неожиданно встретил Завойского; с ним был и Л'Аббадье, которого я никак не хотел увидеть. Этот последний был в ярости.
— Если бы вы предупредили меня, что сотня цехинов нужна для того, чтобы заткнуть глотку Брагадину, я бы нашел возможность доставить вам эту сумму.
— Если бы у вас была голова инспектора, вы бы сами могли догадаться об этом.
Этот злопамятный
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Тек, под строгим, но надежным покровительством богатого и знатного венецианца начинает Казанова третье десятилетие своей жизни, которое окончится заключением в страшную венецианскую тюрьму «Пьомбн» («под Пломбами»). Больше всего он занят любовными приключениями, список его подруг разнообразен: от соблазненной крестьянской девушки до прославленной венецианской куртизанки, от титулованной дамы высшего света до дочери прачки. Зачастую, по его собственному признанию, «он влюбляется, чтобы разогнать скуку». Привязанности его кипучи, но кратки. Самая продолжительная загадочная француженка Лнриетта (этот эпизод послужил основой для пьесы М. Цветаевой «Приключение») провела с ним целых три месяца.
Второй страстью Казаковы были карты, игра. Он сам пишет, что ценил лишь те деньги, которые добывал за карточным столом. Но постепенно появляется и еще один источник дохода. Став невольно (см. историю лечения сенатора Брагадина) магом и кудесником, Казанова мало-помалу втягивается в «общение со сверхъестественными силами». Для этого ему приходится заниматься и химией, и медициной, и исследованиями различных старинных манускриптов. Все это помогает ему дурачить многих простаков, но все чаще привлекает внимание властей: обвинение в чародействе и магии было даже в просвещенном XVIII веке достаточно серьезным.
Так прожигает в погоне за удовольствиями свою жизнь этот талантливый, смелый человек. Поле его деятельности пока что Италия, он колесит по городам и весям этой страны: Милан, Матуя, Парма, Чезена. Но в конце концов он вынужден покинуть не только Венецию, но и выехать за пределы Италии. Казанова оказывается в Париже. Здесь он занимается все тем же: женщины, карты, магия. После Парижа поездка по Европе: Дрезден, Вена. Наконец, после нескольких лет отсутствия он возвращается в родной город. Он повидал Европу, познакомился со многими выдающимися людьми и полицией двух крупнейших европейских столиц. И вот он в Венеции, ему л*. лет, почти три года он провел вдали от родного города, от палаццо Де Браг-дин.
Итак, я возвратился в свое отечество. Чувства, которые я испытывал, знакомы каждому истинно мыслящему человеку, когда он вновь видит места, давшие его разуму и сердцу первые впечатления.
В моем кабинете я с радостью нашел полное «статус кво». Слой пыли толщиной в палец на моих бумагах свидетельствовал, что ничья рука не нарушала их покой за эти годы.
На третий день после возвращения я приготовился сопровождать на гондоле выход «Бучинторо»*. На этом корабле новый дож, согласно древнему обычаю, отплывал для церемонии обручения с Адриатическим морем, вдовой стольких мужей и при этом всегда целомудренной невестой. Дурная погода вынудила, однако, отложить торжество, и я, воспользовавшись этим, отправился вместе с г-ном Брагадином в Падую. Мой покровитель, который так празднично провел свою молодость, с годами стал искать тишины и покоя и всегда удалялся из Венеции накануне шумных торжеств. Проводив его до Падуи и отобедав там, я попрощался с ним и отправился в обратный путь, наняв почтовую карету. Случись мой отъезд двумя минутами раньше или позже, никогда не произошло бы со мной то, что произошло, и судьба моя сложилась бы совсем иначе. Читатель убедится в этом.
Выехав в роковую минуту из Падуи, я около Оридажо встретил почтовый кабриолет, запряженный двумя шедшими крупной рысью лошадьми. Едва успел я разглядеть внутри очень хорошенькую женщину и мужчину в немецкой униформе, как кабриолет опрокинулся. Не раздумывая, я выскочил на ходу из кареты и успел подхватить даму, которая вот-вот и упала бы в воды Бренты. Целомудренной рукой я восстановил порядок ее туалета, нарушенный столь неожиданным падением.
Цел и невредим к нам подошел ее спутник, и прекрасная незнакомка припала рыдая к его груди, потрясенная, по-моему, не столько падением, сколько нескромным поведением Я: воих юбок, открывшим постороннему взору то, что порядочная женщина не показывает незнакомцу. Затем последовали йчагодарности, она называла меня своим спасителем и даже ангелом-хранителем.
Наши почтальоны подняли кабриолет, дама отправилась в Падую, я в Венецию, где едва успел надеть маску и поспешить в Оперу.
Назавтра ранним утром я уже был в маске, чтобы отправиться вслед за «Бучинторо», который, воспользовавшись прекрасной погодой, должен был выйти к Лидо для величественной и смехотворной церемонии. Это не то что редкое, а единственное в своем роде бракосочетание проходит под наблюдением Адмирала Арсенала, отвечающего головой за благоприятную погоду: малейший порыв противного ветра может опрокинуть корабль и сбросить в воду дожа со всей сиятельной синьорией, посланниками и папским нунцием, призванным освятить этот шутовской брак, к которому венецианцы относятся с суеверным почтением. Чтоб усугубить несчастье, при всех дворах Европы не преминули бы заметить, что наконец-то дож полностью осуществил свои обязанности супруга.