Мемуары

Казанова Джакомо

Пробравшись незамеченным к месту, где меня ждала моя затворница, я продиктовал ей следующее письмо по-французски: «Я порядочная девушка, монсеньер, обстоятельства вынудили меня надеть платье аббата. Я умоляю Ваше Преосвященство позволить мне открыться Вам лично. Я надеюсь, что Вы по благородству Вашей души спасете мою честь». Я научил ее, каким образом передать это письмо, уверив ее, что, как только Его Преосвященство прочтет его, он распорядится доставить ее к себе. «Оказавшись перед ним, упадите на колени, расскажите ему все без утайки, кроме того, что вы провели ночь в моей комнате; об этом обстоятельстве вы не должны говорить никому, нельзя, чтобы кардинал знал, что я принимал участие в вашем деле. Скажите ему, что как только вы увидели, что ваш возлюбленный схвачен, вы в ужасе бросились бежать, в беспамятстве вошли в этот дом и забрались под самую крышу, где и провели страшную ночь. Что под утро вы решились написать ему и воззвать к его великодушию. Я уверен, что Его Преосвященство

как-нибудь сумеет спасти вас от позора. И это, наконец, единственное средство, которое поможет вам соединиться с любимым человеком».

Она пообещала исполнить в точности все, и я, несколько успокоившись, привел себя в надлежащий порядок и отправился, как обычно, на мессу, чтобы кардинал увидел меня. Затем я вышел из дому и вернулся только к обеду, во время которого все только и говорили, что об этом деле. Лишь аббат Гама хранил полное молчание, и я следовая его примеру. Из всех этих пересудов я уловил, что кардинал взял мою бедную Барбару под свое покровительство. Это было все, чего я желал, и, поняв, что мне нечего опасаться, я в молчании любовался своей стратагемой, казавшейся мне маленьким шедевром. После обеда, оказавшись наедине с Гамой, я спросил его, что же это была за интрига, и он рассказал мне следующее: «Некий отец семейства, я пока еще не знаю его имени, хо>-датайствовал перед кардиналом-викарием о пресечении попытки его сына бежать вместе с одной девицей за пределы Государства Святого Отца. Побег должен был случиться ночью, и свидание любовников должно было произойти на Пьяцца ди Спанья. Кардинал-викарий, известив нашего кардинала, о чем я вам рассказывал вчера, приказал начальнику полиции устроить засаду и схватить молодых людей; Приказ был исполнен, но только наполовину: когда арестованных доставили к начальнику полиции, выяснилось, что женщина, оказавшаяся- в экипаже с юношей, совсем не та, которую искали. Тут подоспел шпион с донесением, что видел, как какой-то молодой аббат опрометью бросился от места происшествия к Палаццо ди Спанья и скрылся там. Явилось подозрение, что под личиной аббата прячется разыскиваемая. Начальник полиции сообщил обо всем кардиналу-викарию, и тот обратился к Его Преосвященству с просьбой выдать мнимого аббата. Кардинал Аквавива принял сегодня в девять часов утра аудитора, которого вы встретили у меня, и обещал ему выполнить эту просьбу.

Действительно, сразу же было отдано распоряжение провести тщательный осмотр всего здания, но через четверть часа управляющий получил новый приказ: прекратить розыски.

Дворецкий рассказал мне, что в десятом часу один молодой аббат, в котором он сразу же заподозрил переодетую женщину, пришел к нему, умоляя передать письмо в собственные руки Его Преосвященства. Кардинал, прочитав лисьмо, тотчас же принял этого аббата, который, наверное, не кто иной, как ускользнувшая от сбиров девушка».

— Его Святейшество несомненно выдаст ее, но не в руки сбиров и не в руки кардинала?

— Даже и не в руки папы, — ответил Гама. — Вы еще не знаете, как далеко простирается милость монсеньера. Юная особа находится не только в его дворце, но и в его собственных покоях, под его защитой.

История была занимательна, и мое любопытство не должно было вызвать подозрений у Гамы, даже при всей его наблюдательности, я же, разумеется, не собирался доверить ему свою тайну.

На следующее утро аббат Гама явился ко мне с сияющим видом и объявил, что кардинал-викарий знает, что соблазнитель был моим приятелем, и предполагает, что и я здесь не без греха, поскольку отец девушки был моим учителем французского языка.

— Он уверен, — сказал Гама, — что вы знали всю эту историю и что именно в вашей комнате провела ночь сбежавшая девица. Я должен признаться, что восхищен вашим умением держаться. Во время вчерашней беседы мне и в голову не приходило, что вы хоть что-нибудь знаете об этом деле.

— Это правда, — отвечал я с самым серьезным видом. — Я узнал все только сейчас. Я знал эту девушку, но не видел ее уже шесть недель с тех пор, как прекратились мри уроки. Молодой доктор знаком мне гораздо лучше, но он никогда не сообщал мне о своих планах. Каждый волен думать, что ему угодно. И хотя вы говорите, что вполне естественно предположить, что девушка провела ночь в моей комнате, я могу только смеяться над теми, кто путает свои предположения с действительностью.

— Это, — откликнулся аббат, — порок всех римлян, мой милый друг; счастлив тот, кто может над этим смеяться, но эта клевета вам много может стоить, даже при всем уме нашего патрона.

В этот вечер не было спектакля в Опере и я отправился на ассамблею к кардиналу. Я не заметил никакого изменения ни тоне разговора кардинала со мной, ни в отношении ко мне других персон, а маркиза была со мной мила даже более чем обычно. На следующий день я узнал от Гамы, что Его Святейшество решил поместить девушку в один из монастырей, где она будет содержаться за счет кардинала, и, как надеется кардинал, она покинет монастырь только для того, чтобы стать женой молодого доктора. Через два дня, придя навестить отца Джорджи, я узнал от него, что главная новость сегодняшнего дня в Риме неудавшийся побег дочери Дельаквы и честь устройства всей этой интриги молва

приписывает мне. Добрый старик был этим крайне удручен. Я отвечал ему в тех же выражениях, что и аббату Гаме, и видел, что он поверил мне. «Но, объяснил он, — Рим предпочитает видеть не то, что есть на самом деле, а то, что ему нравится видеть. Известно, друг мой, что вы проводили каждое утро в доме Дельаквы, известно, что молодой человек бывал у вас: этого достаточно. Все хотят знать не то, что может разрушить клевету, а то, что может ее укрепить. Так уж ведется в этом Святом городе. Ваша непричастность к этой истории не помешает вспомнить о ней и лет через сорок, когда конклав будет выбирать вас в папы». В последующие дни толки об этом деле надоели мне до последней степени. Все заговаривали со мной, и я видел, что мои ответы встречают полное недоверие. Кардинал Аквавива не был со мной так искренен и открыт, как прежде, хотя никому, кроме меня, это и не было заметно. Весь этот шум начал уже утихать, когда в начале Поста кардинал пригласил меня в свой кабинет. Он сказал мне следующее: «Дело молодой Дельаква закончено, и о нем уже не говорят. Но общее мнение склонно считать причастными к нему вас и меня. Все эти толки мне глубоко безразличны, в таких случаях я поступаю так, как поступил. Я также не интересуюсь знать, кто считает, что вы должны были говорить там, где вы предпочли по долгу порядочного человека молчать. И все-таки, несмотря на все мое презрение к этой болтовне, я не могу открыто пренебрегать ею. Таким образом, я вынужден просить вас не только оставить службу у меня, но и вообще покинуть Рим. Я удаляю вас под достойным предлогом, не нанося никакого ущерба вашей репутации. Я обещаю вам сообщить всем, что вы отправляетесь с чрезвычайно важной миссией конфиденциального характера. Подумайте о стране, куда вы хотели бы поехать, у меня есть друзья повсюду, и я отрекомендую вас моим друзьям самым лучшим образом, вы сможете получить достойное место. Приходите завтра ко мне в Виллу Негрони, чтобы сказать мне, куда я должен адресовать свои письма. Вам надлежит собраться в дорогу за неделю. Поверьте, что мне тяжело вас терять, но это жертва, которую я вынужден принести предубеждениям. Теперь идите, я не хочу быть свидетелем вашего огорчения».

Он сказал мне это, видя, что мои глаза наполнились слезами. Выходя из его кабинета, я* собрался с силами настолько, что аббат Гама, пригласивший меня к себе выпить кофе, нашел меня даже повеселевшим.

— Я вижу, что вы довольны той беседой, которая была у вас с Его Преосвященством.

— Беседа состоялась, но вы не видите того огорчения, которое я стараюсь не показывать.

— Огорчения?

— Да, я тревожусь из-за трудного поручения, возложенного на меня кардиналом сегодня утром. Я вынужден скрывать свою неуверенность, чтобы не уменьшить доверия Его Преосвященства ко мне.

— Если вам могут помочь мои советы, прошу вас располагать мною. Однако мне думается, вы поступите правильно, если постараетесь выглядеть как можно более спокойным. Это поручение связано с Римом?

— Нет, мне придется через десять дней отправиться в путешествие.

— В какую же сторону?

— На запад.

— Молчу, больше ни о чем не спрашиваю.

Я расстался с ним и отправился на Виллу Боргезе, где провел два часа в состоянии мрачного отчаянья. Я полюбил Рим, и я видел, какие блестящие возможности открывались передо мною в этом городе, а теперь я очутился перед бездной, неизвестностью, все прекрасные надежды были разбиты. Строгим взглядом рассмотрел я свое поведение: я мог обвинить себя только в излишней готовности помочь, но как оказался прав достойный аббат Джорджи! Я не должен был впутываться в эту интригу, и как только я увидел ее завязку, мне было необходимо тут же поменять преподавателя; но все эти запоздалые рассуждения были что для мертвого припарки.

Куда же мне теперь? Напрасно искал я ответа на этот вопрос: если не Рим, то не все ли мне равно? На следующий день, через аббата Гаму, мне было передано распоряжение кардинала прийти к нему. Я нашел его прогуливающимся в садах Виллы Негрони. Он отослал секретаря, мы остались одни. В мельчайших подробностях рассказал я ему всю историю двух любовников, изобразил живейшими красками мое отчаянье от вынужденного расставания с ним. «Я вижу, — сказал я, — что судьба моя рушится, раз мне приходится покидать службу у Вашего Преосвященства». Битый час говорил я с ним, сопровождая свои слова потоками слез, но решение его оставалось неколебимым. Доброжелательно, но настойчиво он просил у меня ответа, какое место Европы я выбрал. Отчаянье и досада заставили меня назвать Константинополь.

— Константинополь? — переспросил он, даже попятившись от меня. — Да, монсеньер, Константинополь, — повторил я сквозь слезы.

Этот прелат, исполненный ума, но сущий испанец душой, после некоторого молчания произнес с улыбкой:

— Покорно благодарю, что вы не назвали Исфагань, это было бы мне затруднительно. Когда вы едете?

— Через неделю, как изволили приказать Ваше Преосвященство.

— Вы отправитесь из Неаполя или из Венеции? — Из Венеции.

— Я дам вам самый весомый паспорт, так как в Романье расположились на зимние квартиры сразу две армии. Я думаю, что вы можете рассказывать всем, что я послал вас в Константинополь, ибо никто вам не поверит.