Мемуары
Шрифт:
— Но если вы сюда являетесь один, то никогда не будете танцевать; все дамы, которых вы здесь видите, имеют своего танцора (parejo), который им не позволяет принимать предложений другого.
— В таком случае, я должен отказаться от этого удовольствия: в Мадриде я не знаю ни одной дамы порядочного общества, которая бы захотела сопровождать меня в маскарад.
— Вы ошибаетесь, вы здесь найдете очень хорошеньких дам, и даже легче, чем это может сделать житель Мадрида, потому что вы — иностранец. С тех пор как наш министр, граф Аранда, разрешил эти веселые собрания, они сделались страстью всех женщин и девиц города. Кроме зрительниц, находящихся в ложах, здесь не менее трехсот танцующих дам; но вы не знаете, что не менее четырех тысяч молодых
— Эти дамы и девицы, я понимаю, не могут явиться сюда одни. — Полиция запрещает это. — Но разве позволительно первому встречному приглашать одну из них?
— Ни один отец, ни одна мать не откажет вам, если вы будете просить их прямо позволить их дочери сопровождать вас на бал.
— Странный обычай. — Главное заключается в том, чтоб предложить девице костюм, маску и перчатки и предоставить в ее распоряжение карету.
— Но если мне откажут? — Вы поклонитесь и станете искать в другом месте. Но будьте покойны: вам не откажут.
Заинтересованный странностью подобного обычая, я обещал воспользоваться советом этого старика и просил его адрес, чтобы известить его о результате моих поисков. Он мне ответил:
— Вы меня найдете всякий вечер в этой ложе, в первом ярусе; впрочем, если позволите, я вас сейчас же представлю даме, которая ее занимает.
Я назвал себя и последовал за ним.
В ложе я был встречен-очень любезно; в ней сидели две дамы и один старик. Одна из них, сохранившая еще следы большой красоты, спросила меня, в каких обществах (tertullias) я бываю. Я отвечал, что будучи иностранцем, я нигде не бываю.
— Приходите ко мне, — отвечала она мне по-французски, — я — сеньора Пичона.
У этой дамы, должно быть, был большой круг знакомства, потому что она прибавила:
— Меня все знают.
К концу маскарада танцевали фанданго, танец, о котором я, казалось, имел понятие, потому что видел его в Италии и во Франции, но все это было одна лишь бледная копия, которой оригинал может быть виден только в Испании. Там все позы, движения, жесты были холодны, здесь же все дрожало, все говорило сердцу. Это зрелище произвело на меня чрезвычайное впечатление. Каждый кавалер танцует против своей дамы, сопровождая движения звуком кастаньет; жесты кавалера указывают сначала на желание; жесты дамы выражают согласие; потом кавалер оживляется и становится сладострастным, дама впадает в сладострастную негу, потом в восторженное состояние… Понятно, что зрители и зрительницы всегда весьма заинтересованы этим танцем. Мой восторг был замечен сеньорой Пичона.
— Вот вы и заинтересованы, — сказала она, — но что было бы, если бы вы увидели фанданго в исполнении цыган.
Я выразил свое удивление тому, что инквизиция позволяет этот танец.
Она ответила:
— Черные отцы запретили фанданго, но граф Аранда разрешил. Он боялся восстания.
Это напомнило мне слова Монтескье, столь справедливые: «Вы можете изменить законы народа, ограничить его свободу, но бойтесь касаться его удовольствий».
На другой же день я стал искать учителя фанданго и нашел его в лице актера, который в то же время дал мне несколько уроков испанского языка. Дня через три я в совершенстве танцевал фанданго и думал, как бы отыскать себе даму. Я не мог обратиться к девице высшего общества, потому что мне бы отказали. С другой стороны, я вовсе не интересовался ни замужней женщиной, ни женщиной легкого поведения. Был день Св. Антония. Я вошел в церковь, желая посмотреть на богослужение и по-прежнему думая о «pareja» на завтра. И вдруг я заметил молодую девушку с опущенными глазами, выходящую из исповедальни. Убежденный по взгляду на ее фигуру, что она танцует фанданго как ангел или как демон, я решил завести с нею знакомство. Было видно, что она не принадлежит к богатой семье, но она была красива, грациозна и прилична. Она стала на колени после исповеди посередине церкви, потом отправилась причащаться. Мне пришлось долго ждать. Наконец, она вышла из
— Кто там?
— Geute de paz (мирный человек).
Таков обычай отвечать в Мадриде. Кредитор, являющийся к вам, полицейский, приходящий вас арестовать, всегда ответят вам: мирный человек. Дверь отворилась, и я увидел эту молодую особу с мужчиной и женщиной; это были отец и мать. Я сказал первому:
— Сеньор, я — иностранец, очень люблю балы, но у меня нет pareja.
Отец посмотрел на жену, жена на дочь, а дочь посмотрела на меня. Я продолжал.
— Я поэтому являюсь с покорнейшей просьбой позволить мне быть кавалером вашей дочери. Я — честный человек и после бала привезу ее к вам.
— Сеньор, мы не имеем удовольствия вас знать, и мне неизвестно, захочет ли моя дочь сопровождать вас.
Девица покраснела, как вишня, и сейчас же отвечала:
— Я буду очень рада сопровождать их на бал.
Тогда отец, которого имя было дон Диего, спросил мою фамилию и мой адрес, обещая подумать и дать мне ответ до полудня.
Через несколько часов он явился ко мне и сказал, что принимает приглашение от имени своей дочери, но с условием, что мать будет ожидать конца бала в моей карете. Беседуя с ним, я узнал, что он изготовляет обувь.
— Отлично, — сказал я, — сымите мне мерку и сделайте мне пару башмаков.
— Невозможно, сеньор, я — дворянин (hidalgo); я бы упал в своем собственном мнении, если бы снял мерку с вашей ноги.
— Но как же вы делаете в таком случае?
— Если бы я был башмачником, то затруднение действительно было бы; но я не башмачник.
— А кто же вы такой?
— Zapatero de viejo (чеботарь). Я не прикасаюсь к ногам кого бы то ни было, за исключением таких же дворян, как и я сам.
— В таком случае, гидальго, не снимайте с меня мерки, но почините мне старые башмаки. Ваша милость согласна ли на это?
— Согласен; я их так чудесно починю вам, что они покажутся вам новыми.
— Вы хороший мастер?
— Мы находимся в ремесле от отца к сыну в течение пяти поколений и работаем дешево. Починка вам обойдется в один pezzo диго (около одного экю в шесть французских ливров).
После этого старик оставил меня, не захотев принять приглашение мое посидеть со мною. Почтенный чеботарь, с презрением относившийся к башмачникам, которые в свою очередь не обращали никакого внимания на его дворянство! Это напоминало мне французских лакеев, презирающих камердинеров своих господ!
На другое утро моя pareja получила от меня домино, маску и перчатки. Вечером я был у ее дверей с наемной каретой: меня ожидали с нетерпением. Мать сопровождала нас, завернувшись в широкий плащ, и почти сейчас же заснула. Когда мы с доньей Игнацией вошли в залу, кадрили уже составились. В продолжении двух часов мы не пропустили ни одного контрданса; затем я ей предложил поужинать. Все это произошло без всяких бесед. Правда и то, что я и трех фраз не знал по-испански. В одиннадцать часов барабан известил нас, что будут танцевать фанданго. Этот страстный танец, которого все фигуры как бы олицетворяют собою страсть, развязал мой язык и заставил меня сделать объяснение в любви, какого я еще никогда не делал: это была невозможная смесь французских, итальянских и испанских слов. Игнация все отлично поняла, вероятно потому, что мои глаза договаривали то, что не договаривал язык. Она дала мне понять, что прежде чем отвечать мне, она должна подумать, и что записка, зашитая под подкладку ее домино, известит меня о ее чувствах. Я должен был послать за ним на другой день утром. Подойдя к карете, мы увидели, что мать по-прежнему спала. Наше приближение разбудило ее, и она сказала нам: «Как, уже? Я не успела даже хорошенько заснуть!» Благодаря темноте кареты, я продолжал держать в руках белые ручки доньи Игнации. На некотором расстоянии от дома мать Игнации приказала кучеру остановиться и дошла с нею до дому пешком, во избежание всяких сплетен…