Мемуары
Шрифт:
Присутствие двух английских кораблей помешало капитанам неприятельских судов нас обстрелять и уничтожить, чего они так жаждали. Это позволило нам закончить разгрузку. Благородное знамя Альбиона и на сей раз помешало кровопролитию, и я, любимчик этих властителей морей и океанов, в сотый раз оказался под их защитой. Пущенный нашими врагами слух, что англичане при высадке в Марсале откровенно содействовали нам не соответствовал, однако, действительности. Страх и уважение, которое внушали цвета национального флага Великобритании, развевающегося на двух военных кораблях могущественного флота и на заводе Ингхэма, привели бурбонских наемников в смущение, и, должен сказать, даже — к их позору: их долг был немедленно стрелять из своих сильнейших батарей по кучке людей, вооруженных тем оружием, с которым монархия обычно посылает итальянских волонтеров в бой. Но когда бурбонцы стали осыпать нас железным дождем — гранатами и снарядами, — три четверти волонтеров находились еще на молу, но, к счастью, никто из них не был ранен. Оставленный нами «Пьемонт» был захвачен врагом. «Ломбардию», севшую на
Жители Марсалы, застигнутые врасплох неожиданным происшествием, приняли нас довольно радушно. Народ ликовал. Толстосумы держались в стороне. Я находил это вполне естественным. Тот, кто привык все исчислять в процентах, не может, конечно, спокойно видеть отчаявшихся людей, стремящихся уничтожить язву привилегий и лжи, разъедающую развращенное общество, чтобы облагородить его. Особенно, когда горстка смельчаков без пушек и бронебойного оружия идет против такой силы, как Бурбоны, считавшейся непобедимой.
Магнаты, иначе говоря привилегированные классы, прежде чем рискнуть на какое-нибудь предприятие, хотят сначала убедиться, откуда дует ветер фортуны и на чьей стороне находится больше боевых сил, и тогда победители могут не сомневаться, что найдут в них покорных, любезных и, если понадобится, даже восторженных помощников. Разве не такова история человеческого эгоизма во всех странах?
Бедный народ встретил нас ликуя и с нескрываемой любовью. Он думал только о святости жертвы, о благородном порыве кучки отважных юношей, пришедших издалека на помощь своим братьям. Остальную часть дня 11 мая и ночь мы провели в Марсале. Здесь я начал пользоваться услугами Криспи [306] , честного и способного сицилийца, который очень помог мне в деле управления и в установлении необходимых контактов с краем, которого я не знал.
306
Криспи, Франческо (1818–1901) — итальянский государственный деятель, в молодые годы был буржуазным республиканцем; участник революции 1848–1849 гг. Одни из инициаторов похода «Тысячи», играл большую роль в революционном правительстве Гарибальди. Но уже в то время проявил свое враждебное отношение к крестьянству; в 1860 г. был одним из инициаторов карательной экспедиции против тех крестьян Сицилии, которые захватывали земли баронов (Бронте и другие местности). В середине 1860-х годов отошел от республиканцев и стал ярым защитником монархии, впоследствии не раз подавлял крестьянские движения и, будучи главой правительства Италии, организовывал колониальные захваты итальянской буржуазии в Африке.
Пошли разговоры о диктатуре. Я принял ее без возражений, ибо в известных случаях и при затруднительных обстоятельствах, в которых могут находиться народы, всегда считал ее якорем спасения.
Утром 12-го «Тысяча» выступила в поход на Салеми, но так как переход был слишком долгим, мы сделали привал у усадьбы Мистретта, где и провели ночь. Хозяина не было на месте, но юноша, его брат, оказал нам радушный и гостеприимный прием. В Мистретте был образован новый отряд под командой Грициотти. 13-го мы подошли к Салеми, где население сердечно встретило нас. Тут к нам стали стекаться отряды из Сант-Анна д’Алькамо и некоторые другие волонтеры с острова. 14-го мая мы заняли Вита или Сан-Вита. 15-го мы в первый раз увидели врага, занявшего Калатафими и при вести о нашем приближении расположившего большую часть своих сил на высотах, которые называются «Пьянто дей Романи» («Плач римлян») [307] .
307
Молва утверждает, что в этом месте римляне были разбиты в кровопролитном сражении аборигенами острова в первое время его оккупации.
Глава 4
Калатафими
15 мая 1860 г.
Заря 15 мая застала нас в полном порядке на высотах Вита. Вскоре враг, пребывание которого в Калатафими было мне уже известно, выстроившись в колонны, выступил из города по направлению к нам.
Против холмов Виты поднимаются вышеназванные высоты «Плач римлян», на которых враг расположил свои отряды. Со стороны Калатафими эти возвышенности имеют пологий склон. Поэтому враг поднялся на них без труда и занял все вершины, исключительно крутые для подъема на них со стороны Виты. Заняв, наконец, высоты к северу от врага, я оттуда смог подробно рассмотреть позиции бурбонцев, меж тем как они могли лишь видеть цепь генуэзских карабинеров под командой Мосто, прикрывавших наш фронт. Все же остальные наши полки, размещенные эшелонами, стояли позади. Нашей жалкой артиллерии, установленной на главной дороге на левом фланге под командой Орсини, все же удалось дать несколько хороших залпов по врагу. Таким образом, мы, как и враги, занимали очень сильные позиции, стоя лицам друг к другу. Нас разделяло обширное пространство; на нем раскинулась волнистая равнина и несколько деревенских сыроварен. В нашем положении было самым выгодным дожидаться врага на своих позициях.
Бурбонцы, насчитывавшие примерно две тысячи человек и имевшие хорошую артиллерию, видя на нашей стороне лишь кучки людей не в форме, похожих на крестьян, смело выслали вперед отряд берсальеров под прикрытием двух артиллерийских орудий. Подойдя к нам на расстояние ружейного выстрела, они открыли огонь из карабинов и пушек, продолжая к нам приближаться. С нашей стороны был дан приказ «Тысяче»
308
Таким наименованием почтили нас враги.
309
В битве при Копенгагене Паркер, английский адмирал, главнокомандующий, дал сигнал Нельсону, участвующему в битве, об отступлении. Офицеры обратили внимание Нельсона на сигнал. Победитель Нила приставил монокль к слепому глазу и сказал: «Ничего не вижу». Битва продолжалась, И Нельсон ее выиграл.
Самым опасным был наш переход по открытому месту через волнистую равнину, отделяющую нас от врага. Здесь на нас дождем сыпались артиллерийские снаряды и пули. Многие мои люди были ранены. Но когда наконец мы достигли подножья Римской горы, то оказались почти в безопасности. Здесь «Тысяча», несколько уменьшившаяся численно, соединилась со своим авангардом. Положение наше было критическим: мы должны были победить. С этим твердым намерением мы под градом пуль стали подниматься на первый уступ горы. Не припомню, сколько было таких уступов, но прежде чем добраться до вершины, пришлось преодолеть немало таких террас и идти в гору почти без всякого прикрытия под убийственным огнем. Приказ — как можно меньше стрелять — был вызван плохим качеством затворов наших ружей, которыми нас снабдило сардинское правительство. Они почти не стреляли. В этих условиях нам оказали неоценимую услугу мужественные сыны Генуи. Вооруженные отличными карабинами и опытные в стрельбе, они поддержали честь нашего оружия. Пусть это послужит хорошим уроком итальянской молодежи; пусть она убедится, что ныне на поле брани недостаточно одной храбрости, а надо уметь хорошо владеть оружием и знать еще многое другое.
Калатафими! Когда я, переживший сотню сражений, буду при последнем вздохе и мои друзья увидят на моем лице гордую улыбку — то знайте, что, умирая, я вспомнил тебя, ибо не было битвы славнее. «Тысяча» — эти достойные представители народа в простом гражданском платье — с героическим хладнокровием атаковала одну за другой чудовищные позиции врага, солдат тирании в блестящей форме с аксельбантами и галунами и обратила их в бегство! Не забыть мне никогда эту горсточку юношей, которые, боясь, что меня ранят, окружили меня непроницаемой стеной, теснясь друг к другу, чтобы защитить своими драгоценными телами. Если я пишу сейчас, взволнованный до глубины души этими воспоминаниями, то имею полное основание! Разве не мой долг напомнить Италии хотя бы имена погибших отважных бойцов? Монтанари, Скиаффино, Серторио, Нулло, Виго, Тюкери, Тадеи и еще много других, имена которых я, к своей скорби, забыл.
Как я уже отмечал, южный склон Римской горы, на которую нам нужно было подняться, состоял из террас, земля которых используется в этой горной местности земледельцами. Мы быстро поднимались по обрывистому краю террас, тесня врага и останавливаясь, чтобы перевести дух и приготовиться к атаке под прикрытием этой естественной защиты. Так мы двигались, завоевывая одну террасу за другой, до вершины горы, где бурбонцы неустрашимо в последний раз попытались защитить свои позиции. Многие вражеские стрелки, когда снаряды у них кончились, бросали в нас камнями.
Наконец мы перешли к решительной атаке. Храбрейшие из «Тысячи», сомкнув свои ряды на последнем переходе, перевели дух и, измерив на глаз расстояние, которое им еще оставалось пройти, чтобы скрестить шпаги с врагом, словно львы бросились вперед с сознанием, что они сражаются за великое дело и должны победить. Бурбонцы не могли устоять перед бурным натиском мужественных борцов за свободу и обратились в бегство. Отступающий противник остановился лишь в городе Калатафими, находящемся на расстоянии нескольких миль от поля битвы. Мы перестали преследовать неприятеля лишь у самого входа в город, представлявшего выгодные и сильные позиции. Когда сражаешься, нужно побеждать: эта аксиома поистине верна во всех обстоятельствах, особенно на войне.