Мемуары
Шрифт:
Наконец я послал майора Корте к Виктору Эммануилу и был затем сам вызван в Турин. Прибыв в столицу, я отправился к королю и тут же заметил разницу, происшедшую в нем по отношению ко мне, с момента нашего последнего разговора. Он принял меня со своей обычной любезностью, но дал понять, что внешние обстоятельства принуждают его сохранить «статус кво» и что он считает более благоразумным, чтобы я некоторое время был в тени.
Король хотел, чтобы я принял какой-либо чин в регулярной армии. Я поблагодарил его и отказался, но принял прекрасное охотничье ружье, которое он соблаговолил мне подарить и послал через капитана Трекки, моего штабного офицера, когда я был уже в вагоне поезда, отправлявшегося в Геную. Оттуда я проехал в Ниццу, где пробыл три дня с моими детьми, и снова вернулся в Геную, чтобы поспеть на пароход, отходивший 28 ноября 1859 г. на Маддалену.
Я приготовился в отъезду, мой багаж был уже на борту, и, когда я находился в доме своего друга Колтеллетти, ко мне явилась делегация именитых генуэзцев во главе с мэром города синьором
Я отправился в Турин, видел короля, ласкового ко мне, как прежде, видел министра Раттацци, и, откровенно говоря, я ему не доверял. Договорился с обоими, что мне будет поручена организация подвижной национальной гвардии в Ломбардии. Я вполне удовлетворился таким поручением по двум причинам: первая — я получил возможность подготовить хороший контингент для армии в неминуемой будущей войне, которую Италия бесспорно предпримет; вторая — мне представлялась возможность в эту национальную гвардию взять многих моих бедных братьев по оружию, в большинстве скитающихся без куска хлеба.
Покуда в Турине я дожидался официального назначения, меня посетили именитые патриоты Брофферио, Синео, Аспрони и другие депутаты-либералы. Они заявили мне, что хотят воспользоваться моим пребыванием в столице, чтобы снова объединить различные течения прогрессивной партии, с некоторых пор расколовшейся, враждующие меж собой, что наносит вред делу объединения Италии. Обычный порок нашей несчастной страны! С самого начала я сомневался, что смогу содействовать такому намерению, ибо не признавал никаких обществ, которые не представляли собой всю нацию, и я отказался. Лучше бы я не изменял своему первому решению. Но меня все уговаривали и доказывали, что если это дело удастся, оно может принести много хорошего. В конце концов я согласился. Было решено организовать общество под названием «Вооруженная нация», которое должно было объединить все остальные [289] . Сначала все шло отлично. Члены различных обществ объявили себя сторонниками слияния и были очень довольны. Собрание общества «Свободное объединение» должно было одобрить этот акт примирения, но как раз именно те, кто как будто выражал удовлетворение предполагаемым сближением, высказывали противоречащие взгляды, и под тем или иным предлогом заявляли, что примирение невозможно.
289
Не знаю, когда осуществится эта мечта моей жизни и Италия станет первостепенной державой без влияния духовенства.
Я все больше убеждался в правоте моей старой мысли: для того, чтобы добиться согласия между итальянцами, необходима хорошая палка. Все было напрасно, более того, иностранные послы, сильные слабостью нашего правительства и, как говорили, подстрекаемые Кавуром и всесильным тогда Бонапартом, потребовали объяснений, и, как неизбежное следствие этого, весь кабинет, кроме Раттацци, подал в отставку.
Предлогом послужило общество «Вооруженная нация», мобилизация национальной гвардии и, если дозволено мне быть столь самонадеянным, моя скромная персона, замешанная в эти дела. «Вооруженная нация» ошеломила эту жалкую дипломатию, которая хотела видеть Италию слабой: дипломатией шовинистов, бонапартистов, последователем которой был маленький монарх Французской республики [290] .
290
Тьер, Бонапарт, шовинизм — вот основание нелепых претензий клерикальной Франции, господствующей над Италией; это, несомненно, будет вечной причиной для взаимных обид этих двух наций, которые могли бы жить в дружбе.
Я не хочу закончить эту, вторую, часть моих воспоминаний, не остановившись на двух относящихся ко мне фактах, доказывающих коварство «человека 2 декабря» 12, на его сообщниках и на его вмешательстве в наши дела.
В Гавардо, где я перешел Кьезе, чтобы двинуться в Сало в вышеописанном походе, ко мне явился знакомый Н. А., посланный из Главного штаба императора со следующей миссией: «Мне поручено, — сказал он, — предложить вам и вашим людям все, в чем нуждаетесь: деньги, всевозможные вещи будут доставлены в ваше распоряжение. Вам следует лишь потребовать. Император знает о нуждах ваших и ваших бойцов и хочет вам помочь. Он сильно обеспокоен, что вы оставлены без помощи и в столь тяжелом положении».
Я ответил: «Мне ничего не нужно…». Это был отменный торг. Речь шла о продаже Ниццы, но она уже была продана. Теперь им захотелось еще одного сообщника: уроженца Ниццы…
В 52 года, — чёрт возьми! — когда ты столько скитался по свету, не так-то легко обвести тебя вокруг пальца. Однако столь велик был цинизм человека, скатившегося под откос, и так трусливы были те, кто простерся перед этим подобием всякой мерзости!
Второй факт следующий. После того, как произошли события в Центральной Италии, о которых я рассказал, я
12 «Человек 2 декабря» — Наполеон III, совершивший 2 декабря 1851 г. контрреволюционный переворот, а 2 декабря 1852 г. провозглашенный императором.
Все это послужит уроком моим соотечественникам. Пусть они помнят и знают: надо покончить с положением кроликов, которое мы занимали по сей день, и сделаться сильными как львы, чтобы устрашить наших соседей, всесильных деспотов, для чего нам необходима «Вооруженная нация», т. е. два миллиона бойцов; ну, а священники пусть честно занимаются осушением Понтийских болот.
Король вызвал меня к себе и сказал, что от всех этих планов приходится отказаться.
P. S. По забывчивости я, кажется, не упомянул полковника Пирда, которого просто называли «англичанин Гарибальди». Этот достойный сын Британии появился в 1859 г. среди наших волонтеров с замечательным карабином, вооруженный с ног до головы. Все восхищались его меткой стрельбой и необыкновенным хладнокровием, проявленным в самые опасные минуты. Скромный, без всяких претензий, полковник Пирд отказывался от денежных вознаграждений и появлялся всякий раз, когда наши волонтеры вступали в бой. Он весьма отличался в 1859 г., а в 1860 г. в значительной степени способствовал прибытию к нам, хотя и с опозданием, чудесного контингента англичан, отличнейшим образом показавшим себя в сражениях на равнине Капуи.
Если бы Бонапарт и Савойская монархия не запретили поход на Рим после битвы у Вольтурно, контингент англичан, увеличивавшийся с каждым днем, был бы нам большой подмогой для взятия бессмертной итальянской столицы.
Майор артиллерии Даулинг и капитан Форбес, оба англичанина, храбро сражались в рядах волонтеров. Я хочу принести благодарность моей родины всем тем храбрым и достойным людям, которые отдали за нее свою жизнь.
Дефлотт, которого мы должны считать мучеником за наше дело, и Бордоне, теперь — генерал, также заслуживают нашей великой благодарности.
Книга третья
Глава 1
Поход в Сицилию. Май 1860 г.
Сицилия! Страна чудес и замечательных людей. С сыновней любовью посвящаю я тебе первые слова о славной эпохе!
Ты — прародительница Архимедов, и твоя блистательная история отмечена двумя печатями, которые напрасно искать в истории величайших народов мира: доблестью и гением, доказывающих, первая — что нет тирании, как бы сильна она ни была, которую нельзя сбросить и обратить в прах героическим порывом такого народа, как твой, не терпящий посрамления, чему свидетельство — твои бессмертные прекрасные Веспри [291] ; вторая — принадлежит гению твоих двух мальчиков, которые сделали возможным полет человеческого ума в беспредельные просторы вечности [292] . И вот тебе, Сицилия, однажды выпало на долю разбудить дремлющих, вырвать из летаргии усыпленных дипломатией и доктринами тех, у которых нет собственного оружия и которые поручают другим спасение родины и этим держат ее в унижении и рабстве.
291
Веспро — «Сицилийская вечерня» — см. прим. 15 к гл. 11 второй книги.
292
Два сицилийских мальчика, не старше четырнадцати лет, недавно в несколько минут извлекли в уме алгебраический корень из 32, поистине феноменальная операция.
Австрия могущественна: войска ее многочисленны; а некоторые наши мощные соседи из жалких династических побуждений противятся возрождению Италии. У Бурбона 100 000 солдат. Но какое это имеет значение! Сердца двадцати пяти миллионов бьются, трепещущие от любви к отечеству. Сицилия, которая вновь привлекает к себе их всех, не хочет больше выносить рабства, она бросила перчатку тиранам. Она повсюду бросает им вызов; она сражается против них среди стен монастырей и на вершинах потухших вулканов. Но патриотов мало, а ряды тиранов многочисленны! Патриоты разбиты, изгнаны из столицы и вынуждены скрываться в горах. Но разве горы не служат прибежищем и святыней свободы для народов? Американцы, швейцарцы, греки уходили в горы, побежденные когортами тиранов.
«Свобода не предает тех, кто за нее сражается!» Это доказали гордые островитяне; изгнанные из городов, они поддерживали священный огонь в горах! Усталость, лишения, трудности — какие пустяки, когда сражаешься за святое дело своей родины и всего человечества!
О, моя «Тысяча»! В эти дни позора память о вас — счастье! Обращенная к вам, моя душа чувствует, как уносится из этой тлетворной атмосферы грабителей и торгашей. Я думаю, что не все такие, как они, ибо большинство из вас усеяло костями поля битв за свободу. Остались еще славные, чудесные шеренги, вызывающие зависть, готовые в любую минуту доказать вашим чванливым клеветникам, что не все трусы и предатели, не все бесстыдные служители своей утробы на этой рабской земле господ!