Меньшее зло
Шрифт:
Незаметно изменяется тональность дневниковых записей. Исчезают упоминания о миссис Пирс, миссис Книпп и прочих, вместо этого: «сегодня встретил на улице Элизабет с её красивой служанкой», «ужинал с женой и смотрел на красивую служанку». Проходит совсем немного времени, и вот они уже ужинают втроём — Сэмюэл Пипс, Элизабет Пипс и Деб.
Можно только гадать, с помощью каких ухищрений мистеру Пипсу удалось уговорить жену пойти на такое невероятное нарушение приличий. Теперь он уже покупает подарки обеим:
«Когда выбрал серьги для жены, то захотелось
Похоже, что приблизительно в это время всплывают воспоминания о сладостных минутах в обществе вооружённой гребешком миссис Тукер: теперь Деб не только исполняет приказания хозяйки, но по вечерам причёсывает мистера Пипса. Он же сидит при этом смирно, как школьник, сжимая руками колени:
«Я хотел её обнять, но не осмелился».
Это уж совсем из ряда вон. Сэмюэл Пипс — и не осмелился.
Примерно в марте было решено, что жена на несколько месяцев уедет в деревню. Элизабет поручила Деб составить список неотложных дел. Или что-то не так получилось со списком, или Элизабет просто была не в духе в этот день, но она сильно накричала на Деб и довела её до слёз. Девушка проплакала полдня, не вышла к ужину и, заявившись причёсывать мистера Пипса, все ещё всхлипывала.
Женские слёзы — мощное оружие, и мистер Пипс осмелился. Он обнял Деб, она не отбивалась, а просто уткнулась ему в плечо, и её худые плечики безнадёжно и горестно вздрагивали под его рукой.
«Её слезы пахнут, как морская волна»
— с удивлением записал он в дневнике в эту ночь. Для чиновника Адмиралтейства вполне поэтично.
На следующий день он попытался закрепить достигнутое:
«Убедившись, что никто не может нам помешать, я обнял Деб, но она с великой скромностью отвела мою руку, чем я остался весьма доволен».
Несколько странный способ получать от женщин удовольствие открыл для себя мистер Пипс, не правда ли?
Жена уезжает в деревню и забирает Деб с собой.
Весна в самом разгаре, на крышах беснуются коты, по улицам гоняют собачьи свадьбы, и мистер Пипс, в полном согласии с природой, вновь пускается во все тяжкие: миссис Бэгвелл, миссис Книпп, какая-то миссис Хорнфилд.
Безумства длятся недели три и вдруг прекращаются, как по свистку. Пипс садится в карету и едет на Марш-стрит, целый день ходит по местам, где родилась и выросла Деб, разговаривает с людьми, рядом с которыми она находилась свои шестнадцать лет, и даже знакомится с её дядей — пузатым и мрачным лондонским купцом, исполненным достоинства и всем видом своим внушающим уважение. «Её все так любят!» — читаем мы в дневнике Пипса.
В середине октября Элизабет и Деб возвращаются в Лондон. Не то разлука пошла девушке на пользу, не то мистеру Пипсу удалось подобрать какие-то особенные слова, но Деб больше не отбивается. И в воскресенье двадцать пятого числа происходит катастрофа — Элизабет неожиданно входит в комнату и застаёт мистера Пипса и Деб in flagrante.
Деб вскрикнула
Он проснулся от рыданий жены, потянулся к ней, и красноватые блики углей в камине осветили зажатые в её правой руке щипцы для колки орехов.
Странно, но именно смехотворность этого никчёмного оружия более всего поразила мистера Пипса, заставив одновременно осознать и вину перед женой, и беду, обрушившуюся на него и Деб, и полный крах семейной жизни.
Он ушёл в Адмиралтейство на рассвете, вернулся поздно. Обстановка в доме, по его словам, была ужасной. Деб заперлась у себя в комнате и не выходила. Элизабет ни на мгновение не оставляла мистера Пипса одного, следуя за ним по пятам. Поэтому передать Деб записку так и не удалось. Ночью он сжёг записку в камине, запершись в кабинете, написал длинное письмо со словами, которых раньше никому не говорил и которые даже не приходили ему никогда в голову, плакал, перечитывая написанное, и тоже сжёг.
Утром, выходя из кабинета, увидел жену — она сидела на полу у двери, завернувшись в длинный полотняный платок.
Далее жена сменила тактику. Неизвестно как, но ей удалось выманить Деб из её укрытия, и вечером они ужинали втроём.
Ни одного слова сказано не было, но Пипс чувствовал, что каждый взгляд, каждое движение безжалостно фиксируются. Казалось, Элизабет извлекает извращённое наслаждение, глядя на трепещущих прелюбодеев, испытывающих воистину адские мучения. А может, увиденное ею два дня назад было столь непостижимым и невероятным, что она решила убедиться в том, что все это просто померещилось.
Но, независимо от того, зачем Элизабет устраивала эти вечерние сборища, и мистеру Пипсу, и Деб от происходящего было весьма не по себе. Первой не выдержала Деб и через три дня исчезла.
В этот вечер ужинали вдвоём, молча, и только за десертом жена процедила сквозь зубы: «Никуда не денется ваша шлюха, сэр, все её вещи на месте; вернётся, можете не тревожиться, мистер Пипс, сэр».
Пипс не осмелился возразить — что Деб вовсе не шлюха, а очень хорошая и порядочная девушка. Он позорно промолчал, за что был награждён бессонной ночью. К утру в дневнике появляется запись:
«Жена всё время следила за нами; я не мог даже взглянуть на Деб, хотя сердце моё разрывалось; теперь она ушла, и мне кажется, что я умер; у меня темно в глазах».
Надо заметить, что начало странной глазной болезни, которая сперва заставила мистера Пипса нанять себе в помощь специального чтеца, а через несколько лет подать в отставку, действительно совпадает с описываемыми здесь событиями. Но вполне вероятно, что вызвана эта болезнь была не любовной тоской, а невероятной загрузкой в Адмиралтействе — Пипс работал за четверых, и как он умудрялся находить время и силы для своих многочисленных женщин, можно только гадать и удивляться.