Меншиков
Шрифт:
Тронулись правым берегом вверх по Неве. Выехали затемно, перед рассветом. Медленно продвигались по тылам мимо траншей с притихшей пехотой.
Вот они, боевые солдатские будни! Траншеи глубокие, со ступенями — для стрельбы стоя. Им, крестьянам, привыкшим к земле и лопате, не в диковинку рыть, это дело привычное. И сидят в этих глубоких канавах они тоже крепко, безропотно. Знают — от этого на войне никуда не уйдёшь.
Дома их никто не ждёт: солдат — ломоть, отрезанный начисто. Но сколько раз, особенно в холодные' или ненастные дни, они вспомнят ещё родную деревню, своих, привычное крестьянское
— Что дуришь?.. Ну-ка…
И взбадривался, как мог, новобранец. Потом — на миру и смерть красна! — он жался к другим… Ибо разве возможно ему, русскому пахарю, так вот, сразу, и примириться со свирепой солдатчиной! Ведь он же не ружьё, а жизнь эту хотел тогда разбить вдребезги — тяжкую солдатскую долю!..
Но, как только дружно заговорят свои батареи, предвещая близкое наступление — атаку ли, штурм, — всеми солдатами и всё забывалось, кроме предстоящего боя. Пальцы тогда будто сами собой цепко, до боли в ладонях, сжимали ружьё… И вскоре гремело «ура». И в страшной работе штыков, сабель, прикладов и пик равных русским солдатам не было солдат на земле!
А в осаде дни у солдат ползут медленно. Между сутками граней нет. Когда кончились одни и начались другие? Утром? На рассвете?
Бесконечно усталое тело в этот час просит покоя и сна. Это знают все — и они и противник, Часовые в это время напрягают последние силы, их проверяют дозоры, их чаще сменяют. В этот час за дрёму и сон платят кровью. Когда ж тут считаться? И что считать? Разве что-нибудь кончилось?
— Артиллерии жарко, а пехоте извод! — замечает Меншиков, обращаясь к ехавшему рядом с ним, стремя в стремя, Михаилу Голицыну, рослому, широкоплечему брюнету с густыми, строгими бровями и карими, внимательно-ласковыми глазами.
— Вот про это и толк! — горячо подхватил тот, нервно подёргивая плечами. — Уж скорей бы!.. Ведь в болоте стоим!.. — Изогнувшись в седле в стороне Александра Даниловича, прошептал, указывая глазами на государя: — И чего тянет со штурмом?!
Меншиков криво улыбнулся.
— Учен!.. Теперь без прикидки шага не делает.
Уже рассвело, а маленькая конная группа во главе с Петром всё ещё двигалась, пробиралась берегом выше и выше. Хотелось ехать как можно быстрее, и поэтому лошадиные морды то и дело тыкались в круп государева жеребца.
— Не наседайте! — в который уже раз строго прикрикивал на них Пётр.
— Лошадей, мин херр, не удержим, — оправдывался Данилыч.
— Знаю я ваших лошадей!
Ворчал:
— Не горит!.. Поспешишь — людей насмешишь!
Спешились против западной «Государевой башни». Тщательно осмотрели весь берег: как подходить, как грузиться в ладьи, где — так сойдёт, а где — загатить, зафашинить придётся.
— Уж больно, брат, жидко! — кряхтел Голицын, стирая платком грязь с лица. — Попробовал было, топнул, — обернулся к Карпову, — а оно и… брызнуло, как
Сокрушённо вздохнул. — Ка-ак солдаты в траншеях сидят?!
Пётр старательно зарисовывал разрушения, причинённые артиллерийским огнём, наносил на план крепости проломы в стенах, башнях, куртинах.
— Проломы-то проломы, мин херр, — многодумно выговаривал Меншиков, зорко всматриваясь в укрепления, — а входы-то на стену в сих местах всё-таки остались круты!..
— Ну и что?
— Да без штурмовых лесенок, пожалуй, не обойдёмся!
Пётр снисходительно улыбнулся.
— Догадлив ты, Данилыч, живёшь. — Обернулся к стоящим сзади Карпову и Голицыну: — Как приедем, проверьте, всё ли сделано, как я наказывал. Чтобы довольно лесенок было! И длину их, — показал пальцем на крепостную стену с проломами, — по месту прикинуть!
— Есть, государь!
— Ну, как, горячие головы? — мотнул Пётр подбородком. — Вы-то уж. поди, давно порешили, что пора штурмовать? — рассмеялся.
Меншиков развёл руками, приподнял плечо:
— Да ведь и в самом деле, мин херр…
Пётр похлопал его по плечу:
— Теперь и я вижу, брудор, — пора! Приедем — скажи Борису Петровичу, чтобы вызвал охотников.
Охотников кликнули. Их оказалось хоть отбавляй: в Преображенском полку прапорщик Крагов и 42 солдата, в Семёновском сержант Мордвинов и 40 солдат, в других полках тоже постольку примерно.
Заготовили штурмовые лесенки; места приступов определил и расписал по отрядам сам Пётр.
Рано утром 11 октября по сигналу — три залпа из пяти мортир — охотники ринулись к крепости.
Первый приступ шведы отбили. Тогда на помощь охотникам были брошены штурмовые отряды гвардейских полков. Преображенский отряд повёл майор Карпов, Семёновский — Михайло Голицын. Меншиков с остальными гвардейцами был оставлен в резерве фельдмаршала.
Целый день гремела баталия. И всё же ворваться в проломы русские не смогли. Уж очень был убоен, жесток огонь шведов. Пушки их били по наступающим картечью и калёными ядрами почти что в упор. А своя артиллерия — как умерла. Не стреляла, — боялась своих поразить.
Не предвидя успеха, Пётр дал приказ отступить. Но посланный, как доложили ему, «по тесноте до командиров пройти не мог». А Михаил Голицын, видя, что некоторые солдаты дрогнули и собираются уже ретироваться с поля боя, распорядился: отчалить от острова все порожние лодки.
И штурм опять закипел.
Стоя наготове вёрстах в трёх выше крепости, Меншиков деятельно готовился к высадке: выстраивал своих людей по отрядам, рассчитывал их по ладьям, рассаживал, после чего устраивал примерные высадки… Не раз, используя время, собирал своих офицеров.
— Видели? — спрашивал, показывая на крепость — Лесенки-то некоторые всё-таки коротки оказались — много ниже проломов… А у нас? — в который раз выяснял. — Все проверили?
— До одной! — за всех отвечал прапорщик-преображенец Фёдор Мухортов, непомерно высокий, худой и вёрткий гвардеец с пышными чёрными усами и блестящими злыми глазами. — Кои нарастили, а больше из двух одну делали.
— А этак-то хватит?
— Хватит! — махал Мухортов рукой. — Наготовили пропасть!
После погрузки невесть сколько времени сидели в ладьях, ожидали сигнала.