Меншиков
Шрифт:
— Все бы их церемонии, Франц Яковлевич, надобно посмотреть.
— Для чего это нужно?
— Может быть, перенять доведется. Нам ведь, Франц Яковлевич, у себя тоже надобно эту канитель заводить. Петр Алексеевич говорит: «Мне это нож острый — торжества, пышность… Не люблю! А ты, говорит, Данилыч, бывает, присматривайся, потому что старый-то боярский обычай нам ломать не миновать, а государю без придворного этикета жить невозможно». Хочешь не хочешь, Франц Яковлевич, а представлять великолепие и пышность двора государя придется. И не как-нибудь, а?
— Ну, у Вены перенимать как будто бы нечего, — улыбаясь, ответил Лефорт. — Дежурные улыбки, обильные любезности?.. Не стоит! Нет!..
— Почему
— А народ здесь такой, Александр… Как-то лет пятнадцать тому назад римский цезарь вынужден был бежать из Вены, спасаясь от турок. Только оружие польского короля Яна Третьего возвратило ему его столицу. И вот этот австрийский Габсбург, [5] «глава Священной Римской империи, потомок кесарей капитолийских», как он величается до настоящего времени, начал считаться с освободителем своей столицы, польским королем, кто при встрече кому из них прежде должен поклониться!..
5
В сущности, Австрии как единого государства тогда не существовало. Монархия австрийских Габсбургов — «Священная Римская империя» (по средневековой идее ее император, или «римский цезарь», как его величали, являлся светским главой всего западного христианства) состояла из нескольких отдельных владений с разноплеменным населением и различным внутренним устройством. Главными владениями австрийских Габсбургов в начале XVIII века были: королевство Чешское (с Селезней) и Венгерское эрцгерцогство Австрийское, герцогство Каринтия и графство Тироль.
— Н-да-а… — промычал Данилыч. — Неумно!
— А сейчас, — продолжал Лефорт, — они, я в этом уверен, ломают свои умные головы над тем, как вас принять: какую комнату наметить для этого, сколько шагов сделать навстречу нашим послам и все прочее в таком духе.
— Ну и леший с ними! — махнул рукой Алексашка. — Петр Алексеевич все равно им свой «политес» наведет.
Оба засмеялись.
Данилыч погладил пальцем за ухом, прищурил глаз и с лукавой улыбкой добавил:
— Сгребет так этого «капитолийского кесаря»… по-русски… когда с ним здороваться-целоваться начнет. Какие шаги там считать!..
При зрелом обсуждении русскому посольству была приготовлена встреча умеренная, по оценке Лефорта: не очень пышная и не мизерная. Но, как и следовало ожидать, Петр не обратил на церемониал никакого внимания. Ему нужно было дело, дело прежде всего, и потому, избегая дальнейших проволочек, он послал просить императора о безотлагательном личном свидании.
Беспримерный случай для венского двора!
С большими потугами воображения был отработан соответствующий случаю церемониал: назначено приличное помещение, определены необходимые движения императора — число шагов, повороты, поклоны, рукопожатия…
Но пылкий Петр расстроил все эти глубокие комбинации. Быстро подойдя к Леопольду, он обнял его, расцеловал, крепко пожал обе руки…
В общем… все спуталось.
— Хорошо, мин херр, — шептал Данилыч Петру, когда они возвращались обратно. — Как говорится, нашего пономаря не перепономаривать стать! Получилось как надо — по-русски!..
Из дворца шли через сад с большим прудом.
— Какая легонькая скорлупка! — заметил Данилыч, указывая на изящную белую лодочку, полувытащенную на берег.
Петр не утерпел, почти бегом направился к берегу, одним махом столкнул лодку в воду, легко вскочил в нее, отплыл…
— Хороша! — крикнул с середины пруда, помахивая веслом. — Легка! Но вертлява, Данилыч! Рыскает
У придворных от удивления приоткрылись рты, округлились глаза, полезли вверх, под пышнейшие локоны париков, тонко наведенные брови. Уголками ртов шипели:
— По-о-рази-ительно!.. Не-ве-роя-ятно!..
Пожимали плечами:
— Неужели то царь?
На торжественной аудиенции русских послов (Петр находился в свите Лефорта) император Леопольд справился, по обычаю, о здоровье российского государя; послы отвечали, что. как они с Москвы великого посольства, у кресла Лефорта стояли два саженного роста гвардейца в Преображенских, ловко затянутых шарфами кафтанах.
— Мои два валета, — говорил Лефорт, наклоняясь к Возницыну. — Крестовый, — показывал незаметно концом ножа на Петра, — и червонный, — кивал на Данилыча. — Брюнет и блондин!.. Хороши?..
Внимательно, поверх очков, уставившись на красавцев, Возницын устало шептал:
— И зачем это все?..
Петр дергал его за рукав, отрывисто звякал шпорой, наклоняясь, как мог тихо бурчал:
— Помолчи, Прокофий… так надо!..
Лефорту подносили коллекционные вина, он пробовал их. находил превосходными. Благодарил императора… Просил его позволения дать отведать эти изумительные напитки — своему доброму другу, стоявшему около кресла.
В знак согласия Леопольд кивал своим пышнейшим парадным париком, пытался растягивать в улыбку вывороченные, толстые губы, пристально вглядывался в Петра выпученными, рачьими глазами, потирал тонкий свисающий нос.
А за длиннейшим столом мерно колыхались ряды рогатых пудреных париков и лица — бритые, распухшие и мятые, несвежего, желтого жира, лица стариков с пухлыми, склеротическими носами и подкрашенные, в мушках, упитанные лица молодых щеголей — ровно ничего не выражали кроме приторно-сладкой учтивости.
Петр хотел при содействии Вены утвердиться на Черном море, овладеть Керчью; Леопольд же готовился к войне с Францией и торопился обезопасить свои тылы — восточные границы империи.
Соглашения о продолжении войны с турками поэтому не последовало. Зато были во множестве балы, гулянья с фейерверком, маскарады…
— Вы не находите, — обращался Франц Яковлевич к Петру, — что у здешнего министра двора какая-то тупая физиономия?
— А у Леопольда что? Острая? — вмешался Данилыч. Как же заразительно рассмеялся Лефорт!..
Не очень довольный Веной, Петр не захотел в ней задерживаться и готовился уже к отъезду в Венецию, но важные известия из России сразу изменили порядок пути. Было получено весьма тревожное донесение Ромодановского о новом бунте стрельцов.
Петр немедля помчался в Москву. Даже в Кракове, где для него был приготовлен торжественный обед, он не остановился — летел на перекладных день и ночь.
Однако им вскоре были получены более утешительные известия. Ромодановский донес, что бунт усмирен. Петр поехал тише. В Величке он побывал на знаменитых соляных копях, около города Бохни осмотрел расположенную там лагерем польскую армию. А в местечке Раве его встретил сам король польский и курфюрст саксонский Август Сильный, как величали этого обольстителя придворных красавиц, вечно пьяного, беспечного силача, беспрестанно игравшего волнистыми завитыми струями своего исполинского парика. [6]
6
К объяснению прозвища, с которым вошел в историю король польский, курфюрст саксонский Август Сильный, надо добавить едва ли не главное — что этот великий обольститель и мот был отцом семидесяти детей.