Меньшой потешный
Шрифт:
— Ты, стало быть, идешь не по нужде горькой, а по охоте вольной?
— По всей охоте, надёжа-государь!
— А ружьем владеть умеешь?
— Есть, государь, у меня ружьишко немудрящее: грешным делом, похлопываю.
— Стало быть, и с ручной гранатой справишься?
— Рады стараться твоему величеству!
— Каяться вовек не будешь: даю тебе на том мое царское слово. Ни кола, ни двора у тебя, я чай, нету?
— Нет, государь.
— Так жалую тебя тут, в Преображенском, земельным наделом под двор, да лесом, сколько нужно для постройки.
— Спасибо
Пожалованный бухнул в ноги великодушному государю. Петр украдкой глянул опять на Гордона, с добродушной улыбкой наблюдавшего за обоими, и обернулся к Зотову:
— Запиши-ка этого молодца первым бомбардиром [3] в наш потешный полк.
Зотов достал из кармана записную книжку и свысока отнесся к молодцу:
— Как тебя записать-то?
— Ужели ты его не помнишь, Никита Мосеич? — укорил своего учителя Петр. — Это Серега, второй конюх при наших потешных лошадях.
3
Бомбардир — артиллерист, действующий ручными гранатами.
— Пиши, сударь, — сказал, приподнимаясь с земли, Серега: — Сергей Леонтьев сын, по прозванью Бухвостов.
VIII
— Поздравляю, ваше величество! — заметил по-английски Петру шотландец Гордон, указывая рукой на скучившуюся перед крыльцом придворную челядь. — Пример, как видите, заразителен: сейчас явятся еще новые добровольцы.
И точно: толпа, как море, заволновалась, одни подталкивали других.
— Идти так идти! На миру и смерть красна.
Но прежде чем кто-либо окончательно выступил перед другими откуда ни возьмись, перед молодым царем очутился Алексашка — без лотка, который он сложил в стороне наземь.
— Прости, батюшка-царь, прими и меня, пожалуй! Кругом раздался сдержанный смех; на губах самого Петра заиграла снисходительная усмешка.
— Ты тоже в мой потешный полк просишься?
— Точно так, государь. Прими, не откажи!
— Да не слышал ты разве, что мне один взрослый люд нужен. А тебе сколько лет-то будет?
— Да недалеко от тебя, государь: десятый год на исходе, — бойко отвечал маленький пирожник, а сам, сложа руки, так умильно глядел снизу в лицо отрока-царя, что тому жаль его стало.
— В потешные свои, братец, мне тебя принять никак невозможно — более серьезно произнес Петр, — ростом-то ты уж больно не вышел. Но приблизить тебя к себе, пожалуй, приближу: в денщики к себе приму.
Алексашка так и подпрыгнул от радости, а потом вдруг, опустясь на колени, обнял обеими руками ноги своего молодого государя.
— Ну, ладно же… будет — говорил, видимо тронутый Петр. — И его, значит, занотуй, Мосеич, денщиком нашим. Александр Данилов сын Меншиков. Так, ведь?
— Так, государь, так, — отвечал Алексашка Меншиков с блещущими от выступивших у него слез глазами и безгранично счастливо встряхнул густыми кудрями.
По весне по ранней птица тянет. Так и тут: за Бухвостовым и Меншиковым,
На первый раз, правда, набралось охотников не более двух десятков, но Петр и то был крайне доволен. Когда же Гордон заявил сожаление, что патриотизм русского народа ограничился столь скудной цифрой. Петр сгреб с перил крыльца охапку снега, скомкал ее в руках, бросил комок на двор и крикнул своим добровольцам:
— Ну, ребятушки! Сослужите-ка мне первую службу: выкатайте мне из этого комка большой ком.
Те хоть и недоумевали, на что такая «служба» потребовалась молодому царю, но, не прекословя, бросились все сообща исполнять волю государеву. За ночь выпал свежий снежок и все продолжал падать. Под совокупными усилиями новобранцев рыхлый снег липкой замазкой приставал к первоначальному кому — и в две-три минуты разросся уже в громадную снежную глыбу.
Петр с торжествующей улыбкой обернулся к Гордону:
— Видели, генерал, как из малого комка снега выросла, вон, целая гора? Так же точно нынешние новобранцы мои — только первое ядро моего потешного полка, моей будущей великой рати… Да поможет мне на том Бог! — тихо по-русски прибавил он про себя, снимая шапку и благоговейно осеняя себя крестом.
IX
Одному существу только пришлась куда не по душе новая затея царя Петра Алексеевича — «мадам» Фадемрехт. В Алексашке, произведенном в денщики царские, она лишилась не только образцового сбытчика ее образцовых печений, но и как бы родного детища, потому что всегда веселый, услужливый, шустрый мальчуган оживлял весь ее дом и был люб всем ее домашним.
— Ах ты, золото мое! — говорила почтенная булочница, когда он спустя несколько недель, навестил опять ее в Немецкой Слободе и принес для ее детей полный карман «заедков»: леденцов паточных, пряников медовых, орехов волошских, сбереженных им за это время с царского стола. — Где это ты все пропадал? Ведь вот государь твой бывает же у нас тут в Слободе, а ты хоть бы нос показал?
— Что делать, дорогая мадам! Служба — не дружба! — отвечал Меншиков. — Денщик дома гляди за господином своим в оба, а вышел господин за дверь — денщик шагу за ним сделать не смей.
— Вот то-то ж и есть! Ты, стало быть, скучаешь?
— Где нам скучать, мадам! До скуки ль, коли с утра до вечера барабанный бой да флейты.
— Пора бы, кажись, уняться от этого баловства!
— Нет, мадам, — убежденно возразил Меншиков. — Это у нас уж не баловство. Что день — к нам в потешную дружину записываются новые охотники, да не один лишь черный народ, а комнатные его величества люди из «изящных фамилий». Да как Нестерову и Зоммеру вдвоем со всеми новобранцами зараз не управиться, то государь наш завербовал уж в Москве и тут, в Немецкой Слободе, шотландцев и немцев, что прошли у себя дома воинские артикулы.